К моей кормушке прилетают птицы.
Собственно, так происходит каждое утро. Это была отличная идея – поставить кормушку прямо напротив окна. Зимний день короток, молочное небо расчерчено штрихами берёзовых веток, тонкий слой снега лежит повсюду. Двор – монохромный пейзаж с чёткими контурами без полутонов и теней, потерявшихся в белизне снега и рассеянном январском свете. Этот свет проникает и в мою квартиру на втором этаже, но будто бы ослабевает ещё на полпути, и не дотягивается ни до стен, ни до пола. Окно сияет ярким прямоугольником в полумгле комнаты. Подойдёшь к нему ближе, а стёкла дышат холодом, но всё равно невозможно не опереться лбом о ледяную раму и не смотреть наружу – порою задерживая дыхание, чтоб не запотевало стекло.
Ветви дворовых берёз колышутся едва-едва, и кажется, что в чёрно-белом мире ничего больше не происходит.
Смотрю и жду.
Вот же! Откуда-то справа сваливается на кормушку маленький юркий комочек, цепко приземляется на самом краю. Клочок жёлтого, клочок зелёного, клочок чёрного. Большая синица, самый частый гость тут. Это – знакомый мне старый самец с ярко-лимонной грудкой. Угольная полоска на ней широка, будто даже углублена в худенькое тельце. Белые щёчки, хитрые глазёнки-бусинки. Доли секунды хватает синичке, чтоб схватить семечко и улететь на ближайшую ветку. Там она долбит его торопливыми движениями, зажав меж коготков, и через полминуты возвращается за новым.
Остальные синицы (их тут, конечно, целая стайка) следуют примеру первой. Сквозь двойные рамы почти не долетают звуки, но и без того понятно, что на кормушке шум и гам. Две синички нахохлились друг на друга, и вдруг прижались крыльями к лотку, раскрыли клювы и зашипели, одна прыгнула на другую, обе тут же спорхнули в сторону, развернулись в полёте и снова воротились – всё это заняло секунды две, не больше. Но места и корма хватает всем, и стайка постепенно успокаивается, а некоторые самые сытые птички уже посиживают на ветках рядом, довольно тенькают да тинькают, не торопятся за очередной порцией.
А я смотрю совсем в другую сторону. На вершине берёзы я заметил три птичьих силуэта, чуть покрупней синиц: тёмные шарики с широкими хвостами на фоне светло-серого неба. У двоих птичек, несмотря на контрастное освещение, угадывается красный цвет на грудке и брюшке. Но я и без того узнал их сразу: снегири! Два самца и самочка-серогрудка. Без снегирей когда-то не обходилась ни одна зима, а сейчас в городах они стали редки, и я всегда жду их как дорогих гостей. Интересно, спустятся ли? Голодные большие синицы таких обычно к кормушке не подпускают, но моя стайка уже налузгалась семечек и лениво прыгает вокруг да около.
Один из красногрудых всё-таки слетает вниз. Серьёзная птичка, не прыгнет в сторону лишний раз, не заторопится. Эдакий начальник отдела при исполнении. Снегирь клювом хватает семечку, лущит прямо на месте, берёт ещё одну про запас и солидно спархивает в сторону, пропадая из виду. Двое его товарищей снимаются с берёзы и улетают следом. Не повезло, эх! Но хотя бы один спустился. Замечаю, что слегка улыбаюсь – такое остро-прекрасное чувство вызывает снегириный алый цвет на фоне угольных штрихов зимнего пейзажа. Что-то есть в этих нехитрых пастельных цветах, чего не заменить никаким буйством красок. Очарование северной природы? Минимализм? Не знаю, просто очень красиво… Я скучаю по снегирям.
А вот и лазоревки. Их двое, и они явно побаиваются больших синиц: за кормом подлетают быстро, улетают ещё быстрее, порою и не успевают схватить семечку – страшно! Их ярко-голубые хохолки радуют взгляд. Когда-то в детстве лазоревка была для меня, городского ребёнка, самой желанной птицей, и я мог часами, прилипнув к ледяному окну, высматривать и ждать маленькую чудо-синичку.
