Автобус несся по тоннелю, у пассажиров мотались головы.
– Пробивайте билет! – завопил гигантский контролер. В руках у него тряслась машинка, щелкая железной пастью во все стороны. Я нащупала в кармане только фантик от Чупа-чупса и в ужасе подняла взгляд на контролера.
– Посмотрите, у нее вместо билета фантик! – жутко захихикал контролер и начал расти. Его бока вдавливались в спинки кресел, раздувшийся локоть выдавил окно. Все вокруг засвистело.
– Я еще маленькая, мне можно без билета! – крикнула я. Шея контролера вытянулась, как змея, а голова заколыхалась в воздухе перед моим лицом.
– Какая же ты маленькая, если ты огромная бабища? – голова клацнула железными зубами, я вздрогнула и проснулась.
Клацнули не зубы, а наша входная дверь.
Не было никакого автобуса! Я перегнулась через бортик кровати, потянула край занавески. Контролер там не прятался. Вот глупость, никакой автобус просто не проехал бы в дверь. «Бабища»… Какое мерзкое слово. Откуда оно вообще в моем сне? Если б кто-то назвал меня «бабищей», я б ему сразу кулаком в нос!
Я любила свою комнату. Что бы ни произошло, можно быть уверенной: две трещинки на потолке сходятся буквой «Л», а в шкафу лежит надувной дельфин. Спустишь ноги с кровати, и они утонут в пушистом ковре. Мама ругалась на папу за этот ковер: сказала, сам будешь его пылесосить, а папа расхохотался, будто она пошутила смешно.
Мама с папой часто ругались. Чтобы отвлечь их, я бегала кругами и орала песню из какой-нибудь рекламы. Иногда они сдавались и начинали смеяться. По утрам они ругались из-за занятого туалета или сгоревшей каши. А еще мама все время хотела в какую-то баню и ругалась, что папа больной, хотя он ничем не болел. Она швырялась одеждой, которую сама же и разбросала накануне. А однажды разбила о кафель любимую папину кружку, и папа так кричал, что сорвал голос. Потом он уже не кричал, а сипел: «Видишь, что ты наделала, у ребенка истерика».
На ковре лежала книга про Винни-Пуха, которую мы с папой читали на ночь. Вчера во время чтения мы умяли целую коробку печенья. Папа заключил, что нам должно быть стыдно, и заложил книгу фантиком. Он читал много книг одновременно и использовал вместо закладок разные интересные штуки: билет в музей, кусочек коры, кисточку для рисования.
Кровать у меня была детская, с перекладинами, хоть я уже не собиралась никуда падать. Через перекладины виднелась большая плюшевая овчарка. Папа купил ее, чтобы мне было не страшно спать одной. Он хотел назвать пса Шарик, но я сказала, что мы должны проявить фантазию, и тогда он предложил «Шарль-Перро».
– Ночью он оживает и рычит на каждого, кто посмеет сюда явиться! – папа уступил Шарлю-Перро свою табуретку, уселся на ковер и принялся читать «Винни Пуха».
– А он будет меня охранять, когда наступит утро? – перебила я его. Пес улыбался, в пасти виднелся пушистый розовый язык. Пластиковый нос блестел в свете ночника и вот-вот должен был стать мокрым и резиновым.
– Конечно, – папа спустил очки на кончик длинного носа, высмотрел мой глаз между перекладин, – но днем-то мы и сами тебя охраняем!
Я окинула Шарля-Перро влюбленным взглядом и вдруг вспомнила, как странно клацнула дверь. Тихо, но как-то страшно.
Наша дверь умела издавать разные звуки. Она впускала папу и закрывалась мягко, будто задвинули на полку игрушечного медведя. Она хлопала весело, как салют, когда входил папин друг с новогодними пакетами. Он смешно шипел на папу и пытался сунуть пакеты в переполненный комод, чтобы был сюрприз.
Дверь суетилась и хлопала, когда с утра мама опаздывала на работу. Она всегда и везде опаздывала. Папа смеялся и говорил, что она белазеберная. Мама не смеялась в ответ, а только раздувала ноздри и сверкала глазами. «Где духи? Ничего не найти в этом бардаке!» – злилась она, вытряхивая на диван косметичку. Ее узкий бордовый жакет хрустел, а телесные колготки блестели в свете люстры.
