Часть первая
Зиму прожили худо. Так худо, что озноб по коже бежал, стоило только вспомнить голод самых трудных студеных недель. Тяжелой была эта зима на новом месте. С осени вроде всё ничего было. Запас приличный приготовили. Всё там собрали, все было: и орехи, и капуста квашенная, и репа с рыбой сушеные. Всё основное. Да и другой еды, пусть не в избытке, но запасено было достаточно. Кроме того, отстроилась деревня на высоком берегу небольшой речушки, а в речушке той царило ещё не тронутое человеком рыбное изобилие. Рыбу вынимали из реки корзиной без особого труда. Захотелось рыбной похлебки, пошел к реке черпнул корзиной воду и уж с уловом в руках. Ели её все и с удовольствием. Про всю прочую еду забыли, рыбой одной и питались. И так она всем за осенние месяцы надоела, что воротило к зиме от неё естество каждого со страшной силой. Короче говоря, заелись немного, и как выпал первый снег все больше на ореховую кашу да на капусту стали налегать. Про рыбу как-то уж и не вспоминали. Так и прожили половину зимы. Не плохо прожили, пусть не совсем досыта ели, но и с голода никто не пух, а потом началось. Сперва морозы крепкие ударили, да такие крепкие, что речка до дна промерзла, и воду стали уж не из проруби брать, а изо льда да снега топить. За морозами снега намело выше роста человеческого. Полдня из избы на волю сквозь плотный сугроб пробивались. А тут ещё зверина какая-то в кладовку забралась: не столько сожрала припасов, сколько попортила напрочь. В одну ночь такой разор нанесла, о каком и в ужасном сне представить страшно было. Откуда зверину принесло? Непонятно. Однако в погреб она пробралась, и дело своё гнусное лихо, на совесть свою звериную исполнила.
Туго стало в деревне с едой: рыбы не наловишь, и зверь весь куда-то пропал, даже птицы перестали над деревней летать. Пойти бы дичь подальше поискать, но возможности уж такой у людей не было. Не по силам им было по огромным сугробам путешествовать. Из последних сил продержались. На самую малость посевное зерно не поели. Обезумели люди, схватили топоры и полезли в заветный подпол, яму разрывать, в которую по осени зерно в больших глиняных кувшинах закопали. Почти все лезть хотели, только Фрол против всех грудью пошел. Один он супротив встал и сумел сдержать голодных односельчан. Саблю в руки взял, но сдержал. Вечером сдержал, а на утро удача: старый кабан к деревне умирать пришел. Чего его сюда сквозь непролазные сугробы принесло? Неизвестно. Только Фрол его заметил и с топором пополз к зверине. Кабан уж еле живой был, потому от первого удара и упал. Прожила деревня на мясе да костях до первой капели. Потом кожу жевали, а дальше полегче пошло. Вот уж и река вскрылась, берег от снега во многих местах обнажился, и рыба из глубоких омутов приплыла. Повеселее стала в деревне жизнь.
Иван, наловив корзиной с десяток крупных рыбин, присел на оттаявший пригорок и, подставляя свое бородатое лицо первым ласковым теплым лучам весеннего солнышка, любовался разгулявшейся рекой. Небольшая по лету речушка разлилась сегодня не на шутку. Столько воды вдруг мимо деревни потекло, что мужики уж не раз лбы чесали в думах о переносе изб подальше в лес. Однако почесали, почесали и решили пока на этом месте остаться, авось пронесет. И действительно пронесло: река вокруг все подтопила, а деревня на пригорке островом стоит. Теперь уж и захочешь, никуда ничего не перенесешь, теперь надо здесь выживать. Пожелтевшая вода неслась неведомо куда и тащила за собой множество льдин различных размеров.
“И куда вас родимых донесет? – улыбнулся Иван, провожая взглядом оторвавшиеся от подтопленного берега две ледяные глыбы. – Чего же покоя-то вам нигде нет? Не позавидуешь вашей судьбинушке. Чем же вы так перед Богом-то провинились?”
