Начало здесь https://litnet.com/ru/reader/ditya-razdora-b426596?c=4757169
Ты сам выбираешь, о чём думать и
что чувствовать.
Катя
Я лежала поверх застеленной кровати и смотрела в потолок. По
нему проходила трещина. Похожая на молнию, замазанная, закрашенная,
но… отчетливо видимая именно из-за этих маскирующих ее слоев. Я
металась взглядом с одной ее стороны на другую и большими буквами
выводила мысленные слова: ДО и ПОСЛЕ.
Сегодня меня выписывают. Я тут несколько дней, а кажется, только
вчера на обходе мой врач — Лев Константинович, хоть и пенсионер, но
все еще работающий — по-отечески утешал меня, когда лично пришел
сообщить, что мой ребенок не выжил.
Я будто оглохла после этой новости. Никак не могла понять, как
это возможно. Ведь ничего не предвещало. Мне даже тельце моего
малыша не показали — Лев Константинович увещевал, что тогда мне
будет еще тяжелее пережить потерю, что ненужно видеть мертвого
сына, потому что смерть не бывает красивой, а у меня могут
возникнуть страхи и комплексы.
Наверное, он прав. Но я лежала, ждала выписку и справку о смерти
сына и не хотела уходить из роддома. Здесь была территория, где мне
не нужно смотреть в глаза Артему. Где я могла ничего не делать,
потому что ничего не хотелось.
Я не знала, как правильно переживать эту потерю. Мне казалось, я
плохая мать и мало скорблю. Но… я уснула на операционном столе
врача с животом, проснулась без него. Со швом-трещиной на коже и
жизни, зашитым и замазанным, но под всеми слоями отчетливо
различимым. И… всё. Как будто эта беременность была сном. Как будто
я ее придумала, чтобы увести чужого мужа, и вот высшие силы меня
разоблачили, а ребенка отняли.
Может, я тронулась умом?
И Артема тоже придумала?
Потому что он ни разу не пришел за все дни, что я лежала в
роддоме и подыхала от непонимания, как жить дальше. Он ни разу не
позвонил. Но наверняка знал, что наш сын, насильно
родившийся на два месяца раньше, не справился. Он был не
готов, а его…
Я села на кровати от непонятного смятения, какой-то догадки.
— Старкова, — бесцеремонно перебила вдруг возникшую важную мысль
медсестра, открыв дверь в палату, — выписка готова. Можете
спускаться за вещами в подвальное хранилище и идти домой.
Я неожиданно разозлилась на Валентину. Она всегда открывала
дверь с ноги и вообще не слишком вежлива и деликатна. А сейчас она
спугнула какую-то очень серьезную и важную мысль, на которую во мне
что-то откликнулось. Что? Решимость? Потребность? Нет, не то…
Я прислушивалась к себе, пыталась отмотать назад то, о чем
думала, но мысль умчалась безвозвратно. Я с досады чертыхнулась и
зыркнула на медсестру, застрявшую в двери конвоем — ей будто не
терпелось выставить меня поскорее. В ее репертуаре. Весьма
неприятная девица. Мне даже забирать, кроме документов, было нечего
— паспорт и обменку я, как советовал врач, всегда носила с собой.
Кто бы знал, что ее слова о «мало ли что» воплотятся в жизнь так
буквально…
Через полчаса блужданий по подвальным переходам по следам
указателей я нашла хранилище, оделась в свое беременное платье и
прочую теперь неподходящую одежду и вышла на улицу. Поежилась. Не
от холода — день был невыносимо солнечный и теплый, даже деревья
еще не стояли голыми — все же климат у нас ближе к южному и зимы
дождливые.
Меня морозило от опустошения и какого-то глобального,
вселенского одиночества.
Это не было метафорой, это была данность.
Я могла вызвать такси, чтобы уехать домой. Но мне было страшно
возвращаться, казалось, там поджидает вся бездна отчаяния, вся не
выстраданная боль потери и чувство безысходности.
Я подошла к автобусной остановке, но пропустила три круга всех
маршрутов. В итоге ушла с остановки и побрела сама не знала куда —
все дороги вели в личный ад.
