— Остановить работу целой ветки
метро — это…
— Я на рельсах. Не остановишь
поезда — я труп.
Ночь. Улица. Фонарь.
Я стоял и с удовольствием втягивал в легкие горячий дым,
стряхивал пепел и ждал Маришку. Гулкие частые шаги, наконец,
раздались за спиной — она почему-то бежала по брусчатой аллее. Я
бросил сигареты и наступил на нее ногой, чтобы потушить, выдохнул
остатки пагубного наслаждения — не хотелось обдавать губы любимой
девочки смрадным дыханием никотина.
Повернулся и встретил полный паники взгляд Маришкиных глаз. Она
что-то хотела сказать, но ее голова с противным хлопком оторвалась
и полетела мне в руки.
Я не успел ее поймать, онемевший от ужаса, потому что в груди
что-то рвануло, череп словно раскололся, как грецкий орех. Меня
отшвырнуло спиной в фонарный алюминиевый тонкий столбик так, что
оглушило, а по позвоночнику словно густой ток пустили, а потом
будто кто за грудки рванул — и я уже держал за горло Тарасова
Олега, черты лица которого плыли и трансформировались. Не мой
полный ярости и ненависти голос вырвался из моего рта, обжигая язык
хрипловатым рыком:
— Я сказал тебе, гнида, не тр-рогать его!
Лицо мажора окончательно трансформировалось, и на меня смотрел с
наглой ухмылкой… я сам:
— А то что? — резанул слух собственный веселый голос…
…и я подскочил на постели, весь в холодном поту. Хапал воздух
пересохшим ртом, как обезвоженная рыба на горячем песке, и вместо
сердца в груди дико билась чистая паника.
Понадобилось несколько минут и сонный Маришкин вздох, чтобы
осознать, что это снова кошмар — я видел его почти каждый день с
тех пор, как получил смс от Тарасова.
«Красивая девочка. Молоденькая, нежная, горячая, влюбленная…
Живая… Игра еще не окончена, Гром. Продолжение следует…»
Лег снова, укрыл мою девочку одеялом — конец августа выдался
дождливым и неуютно холодным, а у нее и без того всегда прохладные
ступни. Раньше она грела их в шерстяных носках, теперь засовывала
мне между ног.
Любимая моя.
Едва коснулся ее щеки губами и осторожно встал, чтобы не
разбудить. Вышел в гостиную, закурил, чувствуя, как до рези в
легких нужна доза никотина. Накинул на голое тело махровый халат и
вышел босой на балкон.
Сегодня дождя не было, но густой туман скрывал двор. Я стоял и
разглядывал воздух прямо перед собой — видел водяную пыль и
наблюдал за хаосом в ее движении. Такой же царил в моей голове.
Я с ног сбился искать Тарасова. Он затих, ни звука от него, ни
шороха. Кроме того послания, заставившего меня круто изменить свои
планы.
В тот вечер я вез в карете Маришку в ресторан, где ждали ее
родители и мой отец, чтобы сделать ей предложение. Я и сделал, но
после этого не вернул девочку домой к маме и папе, а увез к себе —
не мог доверить ее никому. Боялся за нее безумно.
Почему я не многорукий многочлен? Опутал бы Маришку всем
собой и любил, любил, любил без устали. Хотелось трогать ее сразу
везде, целовать сразу всю. Какое-то всеобъемлющее наваждение —
желание укутать ее в свою любовь и не выпускать из рук ни на
мгновение. Каждый раз отрывался от нее с трудом, каждый день
отпускал ее на работу в универ, как будто срывал пластырь с раны, и
нервоточил, пока снова не получал ее в свои лапы. Мне нужно было
каждую минуту знать, где она и что с ней все хорошо. Смотрел на
движения маячка, установленного в ее телефоне, едва держал себя в
руках, чтобы не срываться к ней. Но не мог не звонить, чтобы
узнать, что это она куда-то пошла, а не ее кто-то у меня
забрал.
Я просто чертов клинический идиот, но ничего не мог сделать с
этим. Без нее воздух — стекловата. Люблю ее без ума и памяти.
Нежные руки обвили мой торс:
— Виталь, опять кошмары?
Развернулся к ней, выплюнув сигарету, обхватил за талию:
