День стоял пасмурный, и деревенские тропинки петляли сквозь туманный лес. Легкая влага висела в воздухе, заполняя легкие запахом мокрой земли и сырой хвои. Что-то было в этой серости и сырости, что-то по-своему притягательное, загадочное. Небо затянулось бесцветной простыней, не позволяя солнечному свету добраться до земли, лишь разбавляя его тусклым светом. Влажный туман медленно сползал по тропинке, обвивая её ноги, скрывая разбитые коленки в своей белесой пелене. Каждый шаг отзывался глухим шорохом под ногами – то ли от сухих листьев, то ли от старой, скрытой в листве тропы. Вокруг царил странный, почти гробовой, покой, прерываемый лишь редким карканьем ворон, кричащих вдали.
Она знала дорогу наизусть, каждый камень был ей знаком, а тропы исхожены множество раз. Она знала дорогу, потому что каждый вечер, ведомая неистовым желанием, она шла в дом, который звал ее, манил и притягивал, словно живой. А может, вовсе и не дом был причиной ее ночным похождениям, а хозяин, притаившийся в его глубинах.
В этот раз калитка не появилась внезапно, будто выросла из тумана. Невысокая, кованая, с тонкими ржавыми спиралями, она стояла полуоткрытой, ожидая ее, шепотом произнося имя постоянной гостьи. Ева знала, что за ней вилась узкая тропа, почти полностью скрытая мхом и опавшими листьями. По бокам поднимались иссохшие кусты, глухо шептавшие при каждом дуновении ветра. Казалось, даже лес не хотел подходить ближе. А она шла. Сквозь темноту ночи, через холод ноября в лесную чащу, где стоял он.
Дом возвышался в глубине – тёмный, каменный, с высокой крышей, покатой и обросшей мхом, с башенкой, в которую больше никто не поднимался. Окна были узкие, стрельчатые, словно глаза, глядящие внутрь себя. Шторы за ними висели тяжёлыми тенями. Дом являлся давно заброшенным поместьем, оставленным в одиночестве собственными хозяевами. Никто из жителей деревни уже и не помнил, кого дом ютил в себе прошлое столетие, как и не знали они причину ухода владельцев.
Как и в прошлый раз, она остановилась у калитки, и влажный густой воздух лег ей на плечи, и Ева в очередной раз почувствовала, как страх перед поместьем слабо скребется где-то в груди, но его перекрывает зов. Тихий, тянущий, неосознанный. Как если бы дом сам протянул ей руку и ждал, когда она сделает шаг. Или это был тот, кто в доме. С обжигающим грудную клетку предвкушением, она толкнула калитку.
В доме пахло старыми книгами, сырой древесиной и чем-то еще, таким теплым, живым, почти знакомым. Она ощущала этот аромат, когда читала его дневники, словно он сам был на потрепанных временем страницах, или стоял рядом, подглядывая в собственные рукописи через ее плечо. Ева знала, что он здесь, в доме, но прячется от нее, дразнит, играет с ней. Его присутствие было слишком явным и неосторожным, он тянулся к ней так, как и она к нему, и не мог этого скрыть.
Половицы скрипнули под ее ногами, но не гневно, не жалобно, а как будто приветствуя. Здесь пыль не казалась мерзкой – она лежала в воздухе, как вуаль, скрывая прошлое, но не пряча его. Входная дверь за ее спиной тихо скрипнула и закрылась, а занавески на окнах колыхнулись от легкого сквозняка, но ей уже не было страшно. Желание поскорее взять в руки книгу накрыло ее, и Ева, ощущая в сердце трепет, шагнула в темноту дома к лестнице. Она остановилась на одной из ступеней, кончиками пальцев касаясь шершавых перил и прикрыла глаза. Здесь он остановил ее. Ту, о которой писал. Кажется, Эмма. Ева не запоминала имена, они были для нее лишь словами, другие девушки для нее не существовали, был только Рафаэль и его страсть. Она вспомнила запись, которую с жадностью читала прошлым вечером. Прям здесь, на этих ступенях.
