История посвящается памяти
Селены Кинтанильи-Перес
Эту вазу Машенька купила под новый
год, когда они только-только переехали в Москву. «Волшебство! –
сказала она тогда и затанцевала с хрустальной красавицей по убогой
комнатушке. – В самый раз для букетов, которые ты даришь!».
Машенька танцевала с вазой,
улыбалась и казалась ему самой красивой женщиной на всём белом
свете. Самой-самой красивой. Самой любимой. Самой желанной… Хотя
нет, не казалась. Такой она и была.
Была…
А теперь её нет. Зато есть дочь.
Надежда и опора...
– Ненавижу тебя! – взвизгнула
Ангелина, и ваза, врезавшись в стену, разлетелась на тысячи
осколков. – Ненавижу! Ты тварь! Тварь! Скотина! Паскудная
сволочь!
Вячеслав нервно сглотнул. Перед
глазами стояла картина: Ангелина в платье снежинки читает
стихотворение Маршака, а потом прыгает от счастья, получив в
награду яркую картонную избушку, полную конфет. Среди конфет
выделяется здоровенный шоколадный Дед Мороз…
«Папочка! Ты самый лучший на свете!»
– сказала она тогда, давно-давно, в другой жизни. В той самой
жизни, когда Машенька танцевала по комнате в обнимку с вазой, в
которой отлично смотрелись букеты её любимых жёлтых хризантем…
Руки непроизвольно сжались в
кулаки.Костяшки громко хрустнули.
Вячеслав Игоревич Нестеренко был
богат, успешен и влиятелен. Его дом располагался в живописном
пригороде на берегу реки, бизнес шёл в гору завидными темпами,
деньги текли в карман бурным потоком. Однако… всё это он не
задумываясь отдал бы за одну единственную возможность повернуть
время вспять, вернуться назад лет на пятнадцать, в убитую сталинку
на окраине и увидеть… увидеть, как Машенька танцует с вазой, как
Ангелина, взобравшись на табуретку, читает стихи…
Хотя бы на один краткий миг…
– Урод! – на этот раз в стену
полетел фарфоровый слонёнок. – Чтоб ты сдох!
За несчастным слонёнком последовала
книга, за ней – увесистое пресс-папье. В ход шло всё, что оказалось
в радиусе пары метров.
Вячеслав знал, что будет тяжело, но
не предполагал, что настолько.
– Ты никуда не пойдёшь, Ангелина, –
сказал он твёрдо и, добавив голосу стали, продолжил: – Твои счета
заморожены, а карта заблокирована. Без моего ведома никто не
покинет дома и не войдёт в него, так что дружков своих ты не
увидишь. Прости, дочка, но так надо. Так лучше для тебя.
Последние фразы были лишними.
Психолог советовал воздержаться от подобных объяснений, но Вячеслав
не смог. Да и как тут сможешь? Ведь перед ним вовсе не
двадцатитрехлетняя девица с коротко стриженными, выкрашенными в
жуткий синий цвет волосами и гигантскими тоннелями в ушах, а
кареглазая мышка-малышка с тугими косами и ямочками на щеках…
«Папочка! Ты самый лучший на
свете!»
Вот ведь чёрт!
Вячеслав шарахнул дверью и, не
колеблясь, повернул ключ. Лина тут же замолотила по двери кулаками
и заскулила, точно раненая волчица.
Вот чёрт!
«Будет легче», – говорили ему, когда
дочери сравнялось шестнадцать, и её впервые притащили домой пьяную
вдребадан. – «Она перерастёт. Перебесится…».
Однако Ангелина росла, и становилось
только хуже.
Привод в семнадцать. Выкидыш в
девятнадцать. Возбуждение уголовного дела в двадцать…
Вячеслав отмазывал дочь всеми
силами. Отмазывал, как мог. От всех. Благодаря его связям Ангелину
до сих пор не отчислили. Она продолжала учиться на переводчика,
хотя месяцами не появлялась в Университете. Преподаватели покорно
ставили зачёты, а как же иначе! Ведь это же дочь самого
Нестеренко!
«Она на языковых курсах в
Амстердаме», – врал он ректору, когда Ангелину арестовали за пьяный
дебош.
«Отправилась с корпусом мира в
Гану», – сообщил, когда дочь пропала неведомо куда на неделю.
Ангелина приводила в дом друзей. От
друзей этих у Вячеслава болело сердце. Нет, он сам далеко не монах,
и молодость у него была… ну… в общем, что надо была молодость,
только… «увлечений» дочериСлава не мог ни понять, ни принять…
