Лейсан:
В раннем детстве мне внушали, что я
невыносимая лгунья и из меня не вырастет ничего хорошего. Ключевое
слово — «не вырастет». Лет до пяти мне представлялось, что я так и
застряну в возрасте «ни туда, ни сюда», не взрослая, не ребенок.
Потом как-то догадалась, что вырастать все же придется, но
обязательно кем-то нехорошим. Во всяком случае, бабушка, старейшая,
а значит, главная женщина в доме, была в этом уверена.
Не то чтобы я была нелюбимым ребенком. Просто я была единственной
дочерью своей матери и, в довершение, слишком похожа на отца. На
первого, того, за которого мама выскочила без благословения предков
и правильного обряда. И от которого сбежала обратно к родителям и
своему второму мужу, найденному, как положено, семейной свахой и
одобренному старейшинами семьи. Именно его я привыкла считать
отцом.
Это замужество объединило два сильных соседских рода, и у нас даже
поместье было одно, большое, просторное, удобное.
Отчим не был плохим человеком и меня не обижал. Просто жил своей
жизнью занятого мужчины, главы семейства, отца моих младших
братьев. Мать полностью погрузилась в новое замужество и исправно
рожала своему господину наследников. По-моему, она была рада
спихнуть меня на половину бабушки и вспоминать как можно
реже.
Я была «вся в папочку». Эти слова произносились обязательно с
пренебрежительно-недовольной гримасой и сопровождали любой
младенческий проступок.
Мой отец был, естественно, лгуном, обманувшим мою мать, мотом,
разбазарившим ее приданое, лентяем, «дерьмом в красивой упаковке»,
как выражался дед, ну и много еще кем… сейчас не упомнишь. А я
действительно была на него очень похожа внешне.
Не помню, в какой момент я вдруг стала лгуньей еще и сама по себе,
а не как дочь своего отца.
Наверное, тогда, когда моя любимая кукла упала в печь, брошенная
туда одним из старших двоюродных братьев. Я плакала, он смеялся, и
бабушка, у которой я наивно искала справедливости, не стала даже
слушать моих завываний. Несколько раз больно шлепнула и запретила
дарить мне таких красивых кукол, раз я не умею их беречь, да еще
сваливаю вину на мужчин. Потом было еще несколько случаев. И я
поняла, что защитить себя могу только сама.
Но решение это очень сильно повлияло на всю мою оставшуюся
жизнь.
У меня было три двоюродных старших брата и два родных, младших.
Одни были сильнее меня в силу возраста, другие — просто потому, что
мужчина всегда прав.
Защищаться кулаками у меня не получалось. Да кто бы мне позволил…
Поднять руку на мужчину — это хуже, чем сбежать из дома к бродячим
цыганам и покрыть свой род позором!
Пришлось думать головой. Мои братья и кузены вовсе не стремились
изводить меня специально, но дети жестоки, а я была такой удобной
жертвой. К тому же я скоро заметила, что самый старший из
двоюродных братьев, Гойчин, проявляет ко мне повышенный интерес,
выраженный в испорченных платьях, сломанных игрушках и прочих
прелестях…
Сначала я честно пыталась объяснить, откуда на выходном шелковом
айю жирное пятно и почему розы бабушки Шу-Ай выглядят так, словно в
них резвился носорог. Но это было мое слово против слова братьев.
Их было больше, и они были мужчинами. И скоро все в доме знали, что
старшая внучка достойной госпожи Гу-Риань неисправимая лгунья.
Потому что мое упрямство не позволяло мне признать свою вину там,
где ее не было, и я упорно отрицала все до последнего.
Увы, эта слава скоро свела к нулю все мои попытки найти защиту у
взрослых. Теперь кто бы что ни натворил, виновата в результате
оказывалась «врушка Лей». Просто потому, что она никогда не
признается.
Надо отдать должное смекалке братцев, они очень быстро научились
этим пользоваться.
