Всегда знала, что гордость и импульсивность однажды меня погубят. Дражайшая маменька не уставала пилить меня за излишнюю робость, называла малодушной и трусливой. Подливала в чашу терпения, которую стоило бы сравнить с ванной, целые вёдра. Я стоически выдерживала любые нападки, напоминала себе, как люблю маму и насколько благодарна ей, но никакого понимания уже не хватало.
Какая же сцена вырисовывалась перед титрами киноленты под названием «Сбежавшая неблагодарная дочь»?
Богом забытая железнодорожная станция – это раз. Очутилась я здесь по дурацкому стечению обстоятельств и дурацкой же ошибке. Налички нет, карта – неизвестно где, а заряда на телефоне жалких пять процентов. Пришлось ехать зайцем, бегать от контролёров в надежде, что пронесёт. Не пронесло – ещё мягко сказано, потому что электрички останавливались здесь раза три в день, если верить расписанию, и все в первой половине дня. Куковать на задворках вселенной – так себе досуг, но иного не предвиделось следующие двенадцать часов. За прошедшие шесть я успела не только проголодаться, но и поуспокоиться.
Почти развалившийся чемодан – два. Собирая его впопыхах, я не слишком заботилась о молнии, дёргала со всей дури, а хлипкая ручка и до этого держалась на соплях. Какие там вещи внутри, можно только гадать – в спешке бросала всё подряд. Не удивлюсь, если прихватила лампу с прикроватной тумбочки или горшок с кактусом. Впрочем, хорошее всё-таки было: пачка сигарет пряталась глубоко внутри рюкзака, чтоб не запалили, а зажигалка ещё щёлкала… да щёлкай же ты, дура такая!..
Три – это то, что в руках телефон с огромным списком контактов, пусть и на последнем издыхании. Звони – не хочу. Да хоть напиши! Но беда в том, что я не хочу. Ведь придётся просить выручить. Спасти. Друзья, конечно, ринутся на помощь… и как же от этого тошно!
От себя тошно.
Я уже не понимала, куда рвалась и спешила, – четыре. Думала, доеду до бабушки, с улыбкой вывалю ей, как соскучилась, как хочу помочь с огородом, попариться в баньке, покупаться в речке. Наврала бы про отгул, про сорвавшуюся практику, а что глаза такие опухшие… так это аллергия, бабушка. Она, треклятая такая, а вовсе не слёзы. Ни с кем я не ругалась!
И ведь не соврала бы. Потому что с мамой и правда не ругалась. Просто нечаянно услышала телефонный разговор. Уж лучше бы задержалась после учёбы или согласилась пойти в бар с девчонками, чем в очередной раз слышать, как хвалятся всеми детьми, кроме меня. Сейчас, успокоившись, я понимала, насколько это глупая причина для резкого побега и тихой истерики, но тогда, наверное, это стало последней каплей в чёртовой ванне терпения.
Пятым неприятным фактором можно назвать странного типа, что пялился на меня с другого конца ряда сидений. Потёртая кожаная куртка, глубокий капюшон толстовки, драные джинсы, нервное дёрганье ногой. И либо ему тоже не повезло, как и мне, либо…
Думать о другом варианте не хотелось.
Что он пялился именно на меня – чувствовала кожей. Чужое внимание всегда впивалось россыпью мелких игл, и как бы ни хотелось списать это на излишнюю мнительность или тревожность, в таком я ещё ни разу не ошибалась.
Телефон в руках внезапно ожил, и на экране высветилась мамина фотография. Не звонок – просто сообщение. Отвечать не хотелось, но, если не сделать этого сейчас, она ж обязательно поднимет на уши всех вокруг, и не миновать потом бесконечных обвинений и упрёков.
Изнутри вырвался истеричный смешок. Мама написала, только чтобы выяснить, почему я не предупредила её, что буду ночевать не дома. Нет, уходя надо было всё-таки посильнее хлопнуть дверью, чтоб аж косяк треснул.
