Глава 1. Настоящее. Кошмар.
Под утро я услышал голос, приглушенный и хриплый: «Помнишь меня? Помнишь, помнишь меня? Ты должен помнить, должен, вспоминай!». Рывком сел на кровати и с ужасом уставился на гостя. Зарывшись в одеяло, на корточках прямо у моих ног сидел маленький мальчик и улыбался.
Вдруг, пригнувшись, он пополз ко мне на четвереньках, быстро-быстро перебирая ногами и руками. Приблизившись, мальчик склонился надо мной и, уткнувшись кончиком носа в мой нос, прошептал: «Вспоминай».
Я закричал и проснулся в холодном поту. В предрассветной дымке тьма расползлась по углам, оставив меня одного дрожащим и испуганным на сбитой и влажной от пота простыни.
Глава 2. Настоящее. В гостях у Войтека.
Утро не задалось. Голова казалась не своей, тяжелой, переполненной до краев. Утренний кошмар разбил меня. Это был Мати, это был он. Пришел, чтобы вывернуть наружу мои внутренности. Он не оставит меня, пока я не признаюсь. В чем? Вот вопрос. Я так старательно закапывал все свои воспоминания, что сам уже не знаю, где их искать. Только бумага знает правду. Лишь она вынет из меня эту шершавую кровавую нить, размотает клубок страха. Значит, решено. Я сажусь перед девственно чистыми листами и готовлюсь к тому, что буду изрыгать на них желчь:
«Бреду под пологом деревьев-исполинов вдоль петляющей тропы, все глубже и глубже в сумеречный лес. Шорохи и свист, треск веток, шелест травы, трескотня кузнечиков и шершавость коры, мягкость мха. Я готов засунуть свою голову в пасть изумрудной чащи и забыться волшебным сном, лишь бы не чувствовать, не видеть краешком глаза приближение чего-то темного. Оно проникает из прошлого в мое настоящее, в мою лесную одурь, дикое забытье. Черное, как мазут, оно лезет из-под кореньев, стекает с веток. Им кровоточат срубы и срезы, каждая помятая травинка, раздавленная в кровавую каплю ягода. Я закрываю глаза, но все же слышу, как израненные невыносимой тоской кричат от боли лесные феи, гонимые кошмаром моего детства».
И почему мне так больно?
*****
Закончив писать, я еле заставил себя встать и умыться. Завтракать не хотелось. Желудок свернулся в тугой болезненный комок. Тошнота подступала к горлу. Самое время выдернуть себя на улицу, проветрить голову. Куда я могу пойти, если никуда не хочется? Конечно же к Войтеку. Мы с ним росли вместе, вместе дружили с Матеушем. Если я наберусь смелости, расскажу об утреннем кошмаре.
*****
– А по ночам мне снятся другие миры, удивительные, волшебные, такие прекрасные, что горько просыпаться. Я встаю с кровати с трудом, умываюсь ледяной водой и не смотрю в зеркало по утрам. Что ни день – то лестница, по которой бежишь, спотыкаясь и падая. Что ни слово – то удавка, ведь за каждую букву надо платить. А стоит ли это того? Во что ты превращаешь себя каждый день, Войтек, скажи мне?
Войтек смотрел на меня, не мигая, через толстое мутное стекло очков и молчал.
– Что делаешь ты, в своей квартире среди этих бесконечно высоких стопок книг и пыльных журналов? Войтек, я спрашиваю тебя, что ты тут делаешь?
Мой друг молчал. А я не мог остановиться. Я все говорил и говорил о том, как мы ничтожны, о том, как ничтожен он. Я злился и смеялся, опускался до оскорблений и выкручивался вялыми шутками, чуть не плакал от бессилия и невозможности высказать, а он терпеливо слушал меня, не отводя взгляда.
– Не кажется, что ты спускаешь все дни, тебе отведённые, во вселенский унитаз?
– Кажется.
Как гора с плеч. Войтек нарушил молчание, и мой монолог перестал казаться обречённым.
– И что ты намерен делать с этим?
– Ничего.
– Да черт тебя подери! Я ждал возмущения, протеста, совета в конце-то концов!
Лицо моё пылало, а руки дрожали.
