Утро подсветило стеклянную башню «Империум-Медиа» – единственный федеральный холдинг, сохранённый за безусловную лояльность. Башня отражала бледное небо и привычку города делать вид, что всё спокойно. Она выглядела инородным осколком среди серых кварталов и одновременно – точной частью города, привыкшего поддаваться давлению, лишь бы существовать.
Двадцатилетняя Маша подошла к турникетам. Паспорт лёг ровно; выученная улыбка держалась без усилия – это она отрепетировала дома. Охранник не поднял глаз: поток обесценивал лица. В этот миг она ощутила себя маленькой деталью огромной машины и усвоила правило: слышащее ухо ценнее громкого голоса. Башня обещала многое, но требовала молчания.
Холл встретил гулом стендов. Голоса на экранах спорили, перекрывая приглушённую музыку из потолка. Между колоннами шли редакторы; их шёпот был не менее важен, чем бегущая строка. На стене сияла золотая буква – эмблема холдинга; взгляд сверху будто кивал: спорить с решённым не следует.
У стойки выдачи пропусков сформулировали правила. Слова были просты, но решал тон.
– Спрашивай мало, слушай много, – сказала дежурная в строгом пиджаке. – Ходи быстро, исчезай вовремя.
Маша кивнула и приняла эти формулы как пароль: в этом доме тон часто подменял фактический смысл слов.
Ей выдали временный бейдж и курьерскую сумку. Металлическая пластина холодила ладонь, ремень резал плечо – приятная тяжесть доступа. Она изучила схемы лифтов, сделала вид, что не замечает табличек «Закрыто» на дверях верхних этажей, и уловила главную логику: каждый знак – чья-то граница, а у каждой границы – привратник.
Пока Маша стояла, разбирая маршрут, сзади раздался лёгкий, почти незаметный звук. В башне «Империум-Медиа» все звуки были тихими, отмеренными, будто их выдавали по карточкам. Этот же звук казался нарушением регламента. Металлический скрип, затем мягкий, но тяжёлый удар, словно кто-то неудачно опустил на пол что-то громоздкое.
Она обернулась, увидела служебный лифт, а в нём – чёрный контейнер. Абсолютно чёрный, матовый, с глухими углами, больше похожий на сейф, чем на обычный груз. Двери лифта замерли, будто чего-то ждали. Внутри кабины никого не было, только тихо горели кнопки.
Маша взглянула по сторонам: коридор пуст. В этой башне одиночество наступало внезапно, как предписание, и его нужно было исполнять. Она сделала шаг к лифту, осторожно заглядывая внутрь. Высокий и узкий контейнер казался рассчитанным на рост человека, и вдруг ей пришла простая и неприятная мысль: почему-то он выглядит так, будто внутри кто-то есть.
От этой мысли стало душно. Маша коснулась кнопки панели, пальцем обжигая себе нерв. Лифт слегка вздрогнул, будто не привык, что им пользуются без разрешения, и двери мягко поползли навстречу друг другу. Но в последний момент контейнер пошатнулся, слегка накренился вперёд, и Маша инстинктивно шагнула внутрь, пытаясь удержать его. Двери сомкнулись.
Она осталась в тесной кабине одна – напротив странного груза, в тишине, слишком плотной даже для этого здания. Кабина плавно, почти неслышно начала двигаться вверх, и в тот же момент контейнер снова слегка сдвинулся.
Маша ухватилась за край ящика, чувствуя холод металла. Пальцы дрогнули, и она увидела тонкую щель, словно крышка не была плотно закрыта. Оттуда тянуло прохладой, чуть влажной, неприятной, и еле заметным ароматом чего-то химического. Она сделала вдох и услышала в щели тихий звук, похожий на человеческий выдох.
Маша замерла. Звук повторился, тихий, едва слышный, но абсолютно явный. И ещё что-то: будто тонкий стон, похожий на протест.
Она медленно наклонилась, нащупала щель пальцами и осторожно приподняла крышку. Металл скрипнул, будто отговаривая её, но поддался. Из контейнера повалил холодный воздух, и в тусклом свете панели она увидела лицо – мужское, бледное, с запавшими щеками и приоткрытым ртом. Глаза были закрыты, но выражение застыло в чём-то похожем на испуг.
