Ведомственный «Мерседес» плавно катился по разбитому асфальту, передавая в салон приглушённую вибрацию городской усталости. За тонированным стеклом мелькал безрадостный пейзаж: редкие прохожие, занятые мелкими делами, производили гнетущее впечатление. В их суете и жалкой усталости сквозила такая ничтожность, что даже воздух в салоне становился тяжелее, насыщаясь раздражением.
В мобильнике ныл помощник Витя, в очередной раз сорвавший важную сделку своей медлительностью. Его лепет вызывал во мне лишь брезгливую жалость, смешанную с глухой, почти физически ощутимой злостью. Слушая невнятные оправдания, я процедил сквозь зубы:
– Ты что, Витёк, опять решил меня подставить? Забыл, как чуть на нары не загремели? Или мозгов совсем нет?
Ответ был жалким и бессмысленным. Из динамика текло что-то о болезни бухгалтера, проблемах с наличностью и сложностях современных решений. Не дослушав, я резко сбросил вызов, ощутив, как раздражение сильнее вдавило меня в кресло, пульсируя в висках.
– Я сказал – не дышать! – сорвался я на водителя, когда тот осмелился кашлянуть. Он моментально замер, словно пёс, резко убрав ладонь от руля, будто даже лёгкое прикосновение могло вновь вызвать мою ярость.
Тишина обволокла меня плотнее, превратившись в тягучую грязь, в которой вязли все мысли. Я отвёл взгляд за окно, пытаясь отвлечься, но улица лишь сильнее раздражала своей убогостью. Серые панельные дома, грязные магазинчики с застиранными вывесками, поникшие деревья и разбитые тротуары – всё вокруг словно выставляло напоказ собственное омерзение, подчёркивая мою никчёмность.
Прохожие безлико двигались куда-то, их глаза не выражали ничего, кроме покорности и примирения с собственной жалкостью. Даже воздух казался мутным и душным, с трудом проникая в салон через плотно закрытые окна, словно раздражение вокруг меня стало физически ощутимым.
Телефон зазвонил снова. На экране появилось имя жены. Женщина, некогда вызывавшая хоть какое-то подобие чувства, теперь раздражала не меньше остальных. Я сбросил звонок, мысленно решив ничего не объяснять дома. Если она не понимала, что дела важнее семейных ужинов, это была исключительно её проблема.
Автомобиль качало на дорожных неровностях, тихо звучала музыка, которую я почти не замечал. Всё вокруг, даже роскошная кожа сидений и дорогой парфюм, давно не приносили удовольствия, лишь усиливая ощущение морального упадка и бессмысленности жизни.
Водитель робко посмотрел на меня через зеркало, явно ожидая разрешения заговорить. Я раздражённо отвернулся, думая о том, что человек, нанятый выполнять элементарную функцию, даже с этой задачей справляется плохо, вынуждая меня постоянно ставить его на место.
Мысль о предстоящих хлопотах и бесконечных делах, не приносивших никакой радости, медленно разъедала мою душу, словно кислота. Я снова посмотрел на улицу, ненароком поймав своё отражение в стекле. Мрачное лицо с глубокими складками, пронзительными глазами и аккуратно зачёсанными седыми волосами смотрело на меня с той же брезгливостью, с какой я смотрел на мир.
Что-то внутри болезненно сжалось – крохотная искра едва тлеющей совести попыталась пробиться наружу, но тут же погасла под привычным равнодушием. Я опустил глаза, стараясь не думать ни о чём. Так было проще – не замечать, не вникать, двигаться по проторенной колее, не задумываясь о её конце.
«Мерседес» свернул за угол, и в глаза снова ударил бесцветный городской пейзаж, насквозь пропитанный лишенной смысла тоской. Непонятная злость без чёткого адресата заставила меня сжать кулаки до хруста в суставах.
Я раздражённо зажмурился, чувствуя, как напряжение переполняет меня, подобно сосуду, готовому вот-вот лопнуть, разбрызгав вокруг ядовитое содержимое. Но рядом никого не было – ни того, кто мог бы разрядить это состояние, ни хотя бы того, кого можно было бы стерпеть. Мир вокруг окончательно превратился в раздражающий декор, вызывающий лишь тошноту, где бы я ни оказался.
