Мы с Римой жили в небольшой двухкомнатной квартире, где стены были пропитаны ароматами кофе и её духов. На протяжении двадцати семи лет, утро начиналось одинаково – как ритуал. Я просыпался за час до будильника, чтобы приготовить завтрак: тосты с маслом и чашку кофе с добавлением чайной ложки сливок и половиной сахара. Именно такой кофе она любила – терпкий, с едва ощутимой сладостью.
Мне было важно не просто проявить знак внимание или заботу, но и увидеть её взгляд с утра. Даже придумал себе примету: «Если я поймаю её взгляд, день пройдёт легко, и я вернусь к ней живым».
То утро ничем не отличалось от других. Я выскользнул из комнаты тихо, боясь нарушить её покой. Когда завтрак был готов, выключил будильник за минуту до сигнала, давая Риме немного времени ещё поспать. Она всегда ценила этот жест.
Я посидел рядом, наблюдая за тем, как кудрявые локоны обрамляют её умиротворенное лицо. Насладился её спокойным дыханием. Только потом я осторожно поцеловал её в висок и прошептал:
– Просыпайся. Освети мой день сегодня.
Она едва заметно улыбнулась и приоткрыла свои серо-голубые глаза. Взглянула не на улицу, как делала обычно, а прямо на меня. И тогда я облегчённо вздохнул – день не принесет бед.
Завтракали мы молча. Не потому что нам нечего сказать, а потому что слова были не нужны. Просто были вместе, и этого хватало.
После, я ждал, пока Рима соберётся. Она всегда спешила, но не из-за опоздания, а чтобы не заставлять меня ждать. Перед выходом постоянно теряла ключи, ручку или блокнот. Но я не торопил. Молча находил потерянное и клал на видное место – так, чтобы она нашла сама. Это, для неё, и было самым важным – найти самой.
Когда я закрыл дверь и дважды проверил замок, Рима, наконец, заговорила:
– Сегодня приду позже, у меня факультатив в десятом классе. Представляешь – весь класс записался!
– В этом нет ничего удивительного. Твои уроки нравятся детям, – ответил я, открывая дверцу машины. – Во сколько тебя забрать?
– Думаю, часов в восемь освобожусь.
– Хорошо. Я приеду.
Но Рима не закончила:
– Знаешь, все дети такие уникальные. Например, Сашка Смирнов в седьмом классе учится. Он пишет четверостишья… Глубокие, наполненные смыслом. Я уверена, если будет продолжать, станет настоящим поэтом.
– Стихи? – переспросил я, заводя двигатель.
– Да, конечно, – она порылась в сумочке и достала потёртый блокнот. – Вот послушай:
"И вот однажды он пришёл,
Как снег, мерцающий во тьме,
И залечил больному раны…
Оставил теплоту в душе"
Я замер, глядя на блокнот в её руках. Эти строки будто пронзили меня насквозь.
– Почему оставил? – спросил я, чувствуя, как мурашки пробежали по коже. – Разве тот, кто пришёл, не остался с раненым до конца?
Рима задумалась, её пальцы слегка теребили край блокнота.
– Он говорит, что нет, – ответила она мягко. – Миссия была лишь помочь раненому, когда раны затянулись, тот, кто приходил… ушёл.
Её слова эхом отозвались в моей голове. Я вспомнил свои собственные раны – те, которые я так долго скрывал от всех, даже от неё. На работе я видел слишком много боли, слишком много тьмы. Люди, которые теряли всё. Сломанные судьбы.
Но Рима… она была тем, кто мог меня переключить от этих ужасов. Она не спрашивала, что случилось. Не требовала объяснений. Знала, что я ей не расскажу. Возможно, она догадывалась, но никогда не давила. Просто была рядом. Её улыбка… Её запах… Её звонкий голос… Всё это будто вытягивало из меня каждую крупицу черствости, оставшейся в душе.
Да и честно говоря, я никогда не снимал с неё розовых очков. Мне было легче, когда она думала, что мир переполнен добрыми людьми. Что её ученики станут самыми светлыми из них. Что они изменят этот мир к лучшему. Я знал, что это не всегда правда, но мне хотелось верить, что она хотя бы частично права.
