День сегодня у Ирины Барыкиной не задался с самого утра. Сначала разбудил главврач, Олег Казимирович, чтобы попросить выйти вместо Ларисы. А у Ирины имелись уже планы, не такие, чтобы нельзя отменить, но всё же. Да и устала она после вчерашних пятнадцати выездов за сутки. Это был её личный рекорд, хотя поговаривали, что ещё до неё, в ковидные времена, приходилось выезжать кое-кому и по двадцать пять. Имена этих «кое-кого» каждый раз почему-то менялись, но рассказчикам продолжали верить на слово, видимо, просто из солидарности. Ирина пыталась представить себе эти двадцать пять выездов – и ей становилось жутко. Не дай бог. Ей в это не верилось, но, как и все, вслух она ни разу не усомнилась.
Отказать Олегу Казимировичу она не смогла. Сегодняшний поход в торговый центр пришлось отменить. Хотела купить себе кое-чего на летний сезон да присмотреть достойный подарок отцу, которому в июле исполнялось шестьдесят два. Да… Вот так летело время. Давно ли девчонкой бегала она по деревне, дразня чумазых пацанов и часами не уходя с речки… А ей и самой в ноябре уже двадцать пять стукнет. Неужели двадцать пять? Ира на всякий случай пересчитала свой возраст – да, так оно и есть, и ни годом меньше.
Не успела она войти в больницу, как водитель Кирилл, подкатив ко входу, крикнул ей из кабины, что поступил вызов. Наспех переодевшись и захватив свой «волшебный чемоданчик», Ирина села в «газельку».
– Как-то сегодня по-сумасшедшему всё начинается, – сказала она, поправляя на голове белую шапочку.
Кирилл посмотрел на неё, но ничего не сказал.
Обычно ездила она с Петькой, молодым водителем, который всего третий месяц практиковался у них после автошколы. Кирилл же был напарником другого фельдшера, Ларисы.
Первый вызов оказался к знакомой бабке. Звали её Елизавета Петровна, и шёл ей восемьдесят восьмой годик. Бабушка была своенравная и взбалмошная, со сталинских времён жила в трёхкомнатной квартире с высоченными потолками и со стенами толщиной в четыре кирпича. Такие здания, построенные после тысяча девятьсот сорок пятого года, рассчитаны были на сто пятьдесят лет, и бабушка, судя по всему, не собиралась им уступать в долговечности. При малейшем недомогании она вызывала скорую, и если та приезжала не в положенные двадцать минут, то начинала жаловаться во все инстанции, начиная от местной администрации и заканчивая Минздравом. Письма её, содержание которых каким-то образом доходило до медиков, зачитывались в те моменты, когда становилось совсем грустно. «Штиль», что называется, был у бабки высоким, а её витиеватые измышления пробирали до слёз. От смеха, разумеется. Бывало, что и по три раза за день приходилось к ней выезжать. Все фельдшеры в больнице её боялись и испытывали чувство, близкое к самой настоящей ненависти. Ирина, хоть и не находила оправданий такому поведению пожилой женщины, старалась всё же не придавать особенного значения этим выездам. Между собой бабушку медики прозвали «Виссарионовна». Так и говорили диспетчеры – «к Виссарионовне в бункер», когда поступал звонок от Елизаветы Петровны.
Но в этот раз бабушке всерьёз стало плохо. Прихватило сердце, да так, что Ирина посчитала необходимым отвезти Елизавету Петровну в стационар. Но та, выпив лекарство, замахала руками.
– Даже не предлагай, – громким голосом возразила она. – Знаю я ваши эти стационары. До́ма и стены мне помогают. А там посикушки всякие будут изображать из себя знатоков да командиров. А толку-то от них? В стационар я только уж когда помирать стану, вот тогда и пожалуйста. Я полежу немного – да и отпустит.
– Ну смотрите, Елизавета Петровна, – покачала головой Ира. – Под вашу ответственность. Силой я вас заставить не могу. Я кардиологу нашему сообщу, Альберту Георгиевичу, он к вам завтра же и приедет, посмотрит. Вы уж прислушайтесь к нему, он человек с опытом.
