Dual ч.2

Мне было восемь, когда это случилось.

Мы с родителями ехали по какому-то богом забытому шоссе на Аляске. Вроде мне очень захотелось увидеть северо-восток страны, двуглавую гору Мак-Кинли и много всего, о чем я только-только прочла в географическом журнале. А, может, это отцу захотелось в те края. В общем, когда у него выдался отпуск, он посадил нас в машину — черный внедорожник, на заднем сиденье которого было так удобно спать, — и мы отправились в путь из нашего Айдахо к границе с Канадой. Часто путешествовали дикарями, родители не любили сидеть на месте. День сменился ночью, ночь — днем, канадская территория и Аляскинское шоссе — какими-то бескрайними просторами и дорогами поуже. Одинаковыми двухэтажными мотелями. Становилось холоднее. Отец вел уверенно и быстро; мама, когда сменяла его, ехала медленнее и спокойнее. Ее манера вождения была сдержанной, как она сама. Отец в это время дремал, сдвинув кресло назад и закинув ноги на панель.

Скучно было, спать не хотелось, и я крутилась на месте. Смотрела в окно на проносящиеся в дорожной тьме белые обочины. Снег искрился в свете фар, отдавал синевой, будто размытая акварель. С одной стороны поднимался крутой обледенелый склон, с другой тянулась линия ограждения, за которой до самого горизонта пролегала ровная пустошь. Ни единой живой души; последний город мы проехали много часов назад. Дорога пошла под уклон, и стали видны ее асфальтовые завитки — на много миль вперед, до самых гор.

Я даже не поняла, что пошло не так. Внедорожник вдруг повело: одна секунда, один раз я успела моргнуть, один раз мама успела взвизгнуть. Скрип тормозов, раздирающий скрежет — и я лечу вверх тормашками. Перед глазами все кружится, плечо болит, ноет шея. Потом двигатель умолк, звон в ушах постепенно тоже. Я кое-как выпуталась из ремня безопасности, опустила ноги — крыша теперь находилась подо мной, а сиденья наверху. Родители висели на ремнях, как парашютисты на стропах. Мама без движения. Отец слабо вздрагивал.

— Папа-а! — взревела я, размазывая сопли по лицу.

Отец булькнул горлом. Ломано дернулся.

Что-то в нем загипнотизировало меня, заставило заткнуться. Слезы встали комом в груди, там же остались и слова — на целый год последовавшей реабилитации. Мне вдруг сделалось очень холодно. Захотелось спрятаться, стать невидимой. Захотелось проснуться в своей кровати.

Первый час отец глухо стонал. Протяжно, с периодичностью в несколько минут, будто засыпал. А я затаилась в дальнем углу салона, под спинкой сиденья, и слушала в тупом оцепенении. Не хотела, не могла дотронуться до развороченной, поблескивающей алым ноги. До скрытого налипшими волосами лица с раздутыми губами. Это был не мой папа, а кто-то другой, кто-то сломанный, некрасивый. И выбраться из машины не могла — словно окаменела от шока. Просто слушала, как уходит его жизнь.

Стон. Молчание. Стон. Молчание. Стон…

Молчание.

Я осталась одна.

Шоссе было безлюдным, никого в оба конца на долгие-долгие мили. Машины по нему ездили редко, городов поблизости не было. Только снег, горный гребень и асфальтовая полоса, а за ней призрачно мерцающая долина. Тишина, какая может быть только в снегах. Белая пустошь, красивая и равнодушная. Через какое-то время я пересилила себя и выбралась через разбитое боковое стекло. Бесцельно ходила кругами у вздыбленных к небу колес, чувствуя, как дорожки слез примерзают к коже. Когда перестала ощущать ступни, не выдержала и забралась в относительное тепло салона. Там хотя бы не дуло; все стекла, кроме одного, потрескались, но каким-то чудом остались целы.

Еще через несколько часов захотелось есть. От сэндвичей, которые мы брали на заправке, остались только обертки. Я пробралась на передние сиденья, стараясь не касаться неподвижных тел. Обыскала все там, перемазавшись в крови. Единственным, что я нашла, была жвачка в бардачке. Замерзшие подушечки ломались во рту, затем таяли, вязли на зубах, а я жевала одну за другой, унимая голод и страх. Старалась не смотреть на лобовое стекло. На тела, закрывающие обзор. Окно рядом со мной медленно затягивал иней, пока не осталось круглая, с кулак размером проталина, на которую я изредка дышала.