Любовь легче умертвить, чем умерить.
Сенека
«Стройся!» Грозно прозвучала строевая команда, и зеки замерли в ожидании переклички. Высоченный офицер в серой каракулевой папахе возвышался перед строем, словно телеграфный столб. Задрав голову и заложив руки за спину, он надменно зыркал на заключенных, неспешно, одну за другой, называл фамилии и каждый раз так презрительно, словно хотел втоптать в грязь их владельцев. До рассвета еще было часа три, мороз нещадно щипал лицо и в особенности нос и уши, а пальцы ног уже успели онеметь. Федор Малюта стоял в первом ряду и безразлично глядел на каланчу, чей голос громовыми раскатами раздавался по зоне, внушая невольное уважение, а если быть точнее, – страх. «Малюта! Федор Малюта! – очередь дошла и до него. – Малюта! – в ответ тишина. – Малюта! Оглох что ли? – Федор тяжело вздохнул и безразлично произнес: – Федор Малюта, статья сто пятая…»
Да, да, та самая пресловутая сто пятая или, в простонародье, мокруха, а в переводе на литературный язык – убийство. Как так вышло, что рядовой служащий, обыкновенный чиновник, пусть порядком амбициозный, пусть преисполненный гордыни и тщеславия – пусть! но в целом законопослушный гражданин, докатился до убийства, одного из тягчайших преступлений против личности! Между прочим, той самой личности, на службу которой он был поставлен государством.
Федор Антонович Малюта был чиновником средней руки, и в бюрократической системе занимал место если и не на самом верху, то где-то в окрестностях чиновничьего Парнаса. Житейские проблемы Федора Антоновича волновали мало, а социальные штормы и ураганы, о существовании которых он успел порядком позабыть, затихали задолго до дверей его кабинета – уж слишком высоко он забрался. Для обычных граждан, ну тех, которые без связей и блата, Федор Антонович Малюта был практически недосягаем, а от его подписи зависело, где человек будет жить – в грязной коммуналке с пьяницами соседями или в уютных покоях в спальном районе. Жил Федор Антонович на широкую ногу, уверено продвигался по карьерной лестнице, обзаводился нужными связями и важными знакомствами, зарабатывал деньги, строил загородный дом с мансардой, раз в год летал с семьей на лазурное побережье, словом, жил, как и полагается всем нормальным людям, знающим себе цену… Нет сомнений в том, что Федор Антонович так и пребывал бы в полной уверенности, что все судьбоносные вопросы лежат исключительно в компетенции его ведомства, которое, по причине особой значимости, можно было смело назвать Департаментом судеб. Однако в настоящем департаменте судеб, о существовании которого Федор Антонович, видимо, не догадывался, придерживались совершенно иного мнения…
В тот злополучный день Федор Антонович Малюта собрался домой пораньше: у его супруги были именины. И хотя свою жену он не очень то и любил, по обыкновению приготовил ей дорогой подарок. Спроси его, кому собственно этот подарок был нужнее – ему или ей, Федор Антонович ответить правдиво затруднился бы. Уж очень силен был эгоизм в нем. Силен настолько, что Федор даже не знал о его существовании, и только безропотно потакал каждой его прихоти. И так было до тех пор, пока коса не нашла на камень…
Федор Малюта вышел из своего кабинета в предвкушении восторга супруги. В такие минуты он чувствовал себя на вершине мироздания. Он, Федор Малюта, может всё, он зарабатывает денег больше, чем в состоянии потратить его жена! Разве сознание своей значимости не стоит денег, пусть даже больших?! Он самонадеянно полагал, что на целом свете нет такой женщины, желания которой он не смог бы удовлетворить… И вообще, если быть откровенным, надо признаться, что к слабому полу Федор Антонович относился высокомерно, поглядывая на них из окон своего роскошного кабинета сверху вниз, почти так же, как сейчас на него глядел высоченный офицер в серой каракулевой папахе… Да и ситуация, собственно говоря, располагала к такому отношению. На работе Федора чуть ли не боготворили, многие даже побаивались, да чего уж греха таить – откровенно боялись. Дома он тоже был непререкаемым авторитетом. Боялась ли его жена, сказать сложно, только не выказывать мужу уважение не решалась. Любила ли она его, об этом Федор даже не задумывался. Любил ли он сам? Вопрос куда более сложный. Тяжело совмещать любовь к себе с любовью к другим, особенно если любовь к себе всепоглощающая. Увы, единственно известная Федору любовь была любовь к самому себе. Ну и что! Ведь дом – полная чаша, на службе блестящие перспективы, чего еще может желать женщина? Повторюсь: на женщин Федор смотрел свысока. Где им до него! «Баба – дура не потому что дура, а потому что баба». В чем-чем, а в этом Федор Малюта был абсолютно уверен. И главное, это его заблуждение до сих пор не сильно осложняло ему жизнь. А жизнь его, в чем он был абсолютно убежден, удалась. Единственное, чего ему не хватало, так это кресла в префектуре… Федор был уверен, что получи его, он станет самым счастливым человеком на свете. Хотя, говоря по-правде, задумываться о счастье Федор не желал. То ли он боялся признаться себе, что ничего о счастье, собственно, и не знает, то ли понимал, что жизнь его идет не в том направлении, в каком надо бы, то ли бог знает что еще. Куда легче было мечтать о кресле в префектуре, а там будет видно. Но Федору было невдомек, что и «там» ничего видно не будет, точнее, будет видно, да только совсем не то, на что он так рассчитывал…
