Мелкая говорила: «У меня есть башни из слов. Выше облаков, прочнее стали… у меня есть заклинание, а в нем загадка. Дай ответ – и твое желание сбудется. Дай ответ, Ржавчина…»
Глупости болтала. Как и все девчонки. Я ей не верил, знал, что глупости, но каждый раз исправно отвечал… И странно было, что детское заклятие работало. Конечно, все лишь совпадение, даже в детстве я не верил в подобные глупости. Но почему-то не хотел огорчать мелкую…
Я помню день, когда она появилась в приюте. Такая чистенькая, в красивом платьице с кружевным передником, в бархатной накидке. С косичками до самого пояса и штормовыми глазищами, в которых застыла какая-то недетская грусть и немного – удивление.
Настоятели привели ее в общую комнату и оставили на растерзание приютских выкормышей. С девчонки мигом содрали бархатную накидку и красивый передник, отобрали мешочек с пожитками, распотрошили его. Вытащили вещички, кулек с конфетами, ручное зеркальце. Ну и стукнули, конечно, мелкую для острастки, чтобы место знала.
Я сидел, как и положено – наверху, глядя на копошащихся приютских крысят, роющихся в чужих вещах.
Девчонка на удивление молчала. Не орала, не ревела, не кидалась отбирать свои пожитки и платьица. Молчала, смотрела с каким-то нездешним удивлением, хлопала своими штормовыми глазищами. Зеркальце присвоила Корка. Ей, как и мне, исполнилось семь, и она уже оценила силу своего красивого личика. Передник глупые девчонки порвали, потому что поделить не смогли, так и тащили в разные стороны, пока ткань не треснула. Конфеты принесли мне. Кулек я взял, цыкнул на малышню, взирающую на сладости голодными глазами. Крысята притихли, отшатнулись. Я сунул руку в кулек, вытащил что-то яркое и сладко пахнущее, положил в рот. Причмокнул, не отрывая взгляда от пришлой девчонки. Чтобы знала, что все ее теперь принадлежит мне. Захочу – все отберу. Захочу – и стукнут ее уже не для острастки, а по-настоящему. Пусть знает, кто здесь хозяин! Знает и боится! Потому что страх – это сила. Единственная сила… Что-что, а эту истину я усвоил раньше, чем начал ползать… А новичков надо учить сразу, ставить на место, а то являются такие чистенькие, думают, лучше нас, приютских крыс…
Чистенькая новенькая таращилась без всякого страха. Лишь с изумлением, а еще… смехом?
Я поперхнулся непонятной конфетой, выплюнул на руку. Что это такое?
– Надо без бумажки, – слегка картавя, пояснила девчонка. – И лучше вот эту, красную… она вкусная.
Пока я кашлял, выплёвывая остатки размокшей во рту бумажки, мелкая забрала у меня кулек – невиданная наглость! И раздала конфеты крысятам. Тем, что не участвовали в дележке ее скудного имущества. А потом еще и осмелилась хлопнуть меня по спине, чтобы выбить из горла застрявшую там липкую бумажку!
Кашлять я перестал. Крысята притихли, судорожно пряча за щеками сладости – пока не отобрали. Уставились на меня, ожидая расправы. А пришлая глупышка и не понимала, что ей теперь каюк. Стояла и чуть ли не улыбалась, рассматривая меня!
Я вытащил кусок стекла, подкинул на руке. Штормовые глазищи стали круглыми. Поигрывая острым стеклом, я пошел к девчонке. Шел я медленно, зная, что каждый шаг – как приговор. И пора бы ей уже начать реветь да умолять о снисхождении. Только эта чужачка не ревела. Даже когда я срезал под корень ее косы. Держать только пришлось, но тут Плесень и Проныра помогли, как всегда… Без кос мелкая стала какой-то другой… Я сунул стекло ей под нос, повертел.
– Поняла, – весомо произнес я.
– Поняла, – фыркнула мелкая. – Дурной ты причесочник! Руки кривые!
Мор засмеялся, и я двинул ему кулаком. Хотя надо было треснуть девчонку. Но я двинул Мору. Мор двинул мне, а дальше понеслось… Конечно, прибежали настоятели, отправили меня в холодный сарай – остывать. Остыл я там изрядно, все ж конец осени был. Сидел на досках, думал, злился. И все пытался представить, какой вкус был у той красной конфеты…
