Огненный диск завис над черной горой, и у Джеммы было такое ощущение, что она распята на оранжевой траве, или нет – скорее она просто маленькая глупая букашка, которая выскочила из теплого уютного цветка, решив пересечь огромное, бесконечное поле, и заблудилась, потеряла направление, и это страшное солнце упало с неба, придавив ее к горячей земле.
В их городке всегда так было. Радостный, легкий и светлый день начинался жутковатым рассветом, когда светило размером с гору выползало натужно из-за черной гряды, меняло оттенки, переливаясь тяжелым светом, а потом, как будто сбрасывало с себя что-то, и уже легко и свободно двигалось по небосводу, даря тепло и живительный свет. Но к вечеру это снова откуда-то бралось, набрасывало на солнечный диск что-то огненно-свинцовое, и светлый день убивало тяжелым закатом, от которого хотелось спрятаться, забившись куда-нибудь.
Все жительницы их городка так и делали. Никто не любил эти часы, когда душа, как будто расставалась с телом, все старались уйти с улицы, и даже великая Рамона разрешала своим девочкам оставить работу, переждать страшное, а потом снова, когда тяжелый закат сменится ласковым вечером, продолжить работу, ну, или если нет желания, просто гулять по улицам, вдыхая аромат гор и моря.
И только Джемма в эти минуты не пряталась. Она, наверное, одна единственная выходила в это время на улицу. Ее тянула эта страшная сила, она упивалась этим ощущением – беспомощности и восторга, ей хотелось, чтобы ее затянуло в водоворот страсти и страха, и чуть разбавило мерный и скучный ритм их жизни. Рамона знала эту особенность Джеммы. Впрочем, она знала все про каждую из своих девочек, с момента зарождения их жизни в тонком, прозрачном стекле изящной колбы у них не было секретов от великой матери и от ее приближенных. Может быть потому, что все жительницы их городка были творением их рук – Рамоны, Румии и Рафаэллы. А может быть потому, что иметь секреты здесь не было смысла – вся жизнь их была похожа на мерный, текучий прозрачный ручей, текущий по раз и навсегда проложенному руслу.
…
Солнце меняло цвет, как хамелеон, в одну минуту перед глазами Джеммы, молитвенно прижавшей руки в груди, пронеслись сотни оттенков сначала красного, потом фиолетового, и, наконец, черного, диск потускнел и погас, и теплый пахучий ветерок ласково и успокаивающе коснулся обнаженных плеч девушки. Опустившись на влажную траву, которая шелково приняла в свои объятия ее обнаженные бедра, Джемма утерла слезы. Она всегда плакала в этот момент. Как будто чувствовала что-то. Вот только не знала что…
– Ты опять плакала, девочка? Мать будет недовольна, она хоть и терпит эту твою привычку, но она ей не нравится. Оденься, ветер становится холодным. Да и дежурство твое в инкубаторе, ты забыла?
Румия всегда была ласкова с Джеммой. Особенно с ней, хотя в их среде не приветствовались такие вещи – выделять кого-то из жительниц Матери не имели права. Но эта высокая, худая, как скелет женщина, с носом, похожим на клюв и узкими сухими губами не могла справится со своей любовью к маленькой, хрупкой девочке с круглыми, голубыми и совершенно детскими глазами. Эта любовь вспыхнула тогда, в тот жуткий день, когда Румия проспала сигнал системы о сбое, в инкубаторе резко выросла температура и все зародыши погибли. Все, кроме одного… И первая Мать простила свою недотепистую помощницу, и даже разрешила попытаться спасти выживший эмбрион. И Румия ее спасла. Полюбив навсегда, как дочь…
Джемма подчинилась жестким сухим рукам третьей Матери, позволила себя поднять, укутать шарфом из нежной, шелковистой ткани, и отвести к дому. Она знала, что не подчиниться Румии не получится – та в состоянии поднять ее на руки, как пятилетнего ребенка и отнести туда, куда она посчитает нужным. Уже у крыльца Румия отпустила неразумною девчонку, стащила с нее шарф и хлестко хлопнула по маленьким ягодицам.
