– Джейн! Джейн, деточка, что ты?!
Что ты, родненькая, плачешь?!
Нора присела на край дивана, ласково
погладила плачущую навзрыд внучку по волосам. На старческом,
исчерченном морщинами лице отразилась боль, поблекшие глаза цвета
изумруда смотрели на внучку с любовью и лаской.
– Ба-а-а-бу-бу-ш-ш-ка… – Девушка,
едва проговаривая слова из-за рыданий, прильнула к самому родному
человеку на всем белом свете. – Он-нн-ни та-а-ак надо м-м-мной
с-с-сме-я-ись… – Джейн, словно слепой котенок, прижалась к бабушке,
ища утешения и любви.
Нора тяжко вздохнула, продолжая
гладить внучку по голове и плавно переходя своей заботливой рукой к
ее спине.
– Поплачь, моя дорогая, поплачь!
Обида и боль выльются со слезами, это принесет облегчение. Твоему
сердечку станет легче, да и мое не будет так болеть.
Постепенно рыдания стали затихать и
только плечи Джейн все еще сотрясались от всхлипываний.
– Бабушка, я не понимаю, разве так
можно?! – Джейн вскинула голову и посмотрела на бабушку, ища у той
ответ на свой вопрос. В ее изумрудных глазах – таких же, как у
самой Норы, – плескалась тягучая боль.
Джейн была очень похожа на свою
мать, единственное отличие – чуть раскосый разрез глаз и смуглая
кожа. Нора все время при жизни дочери, смотря на внучку, повторяла
зятю:
– Признайся, Николай, точно твоя
бабка или прабабка гульнула с каким-нибудь японцем или
китайцем?!
Зять сразу раздувал ноздри, его
черные широкие брови взлетали от негодования. Поправляя
указательным пальцем очки для большей убедительности, он вскидывал
возмущенный взгляд на тещу.
– Нора Григорьевна, как вы такое
можете говорить? Я составлял свое генеалогическое древо! Специально
излазил все архивы, в нашем роду никого не было из стран
восходящего солнца! Все родственники – уважаемые люди! Например,
среди моих предков есть известные археологи, которые занимались
раскопками в горах Алтая!
– Во-во, там твоя бабка и гульнула с
монголом!
Перебивая пламенные речи зятя о
предках, она раззадоривала его еще больше. Нахмурив брови,
старалась придать лицу строгое выражение, но от едва сдерживаемого
смеха широко раздувались ее ноздри, а уголки губ дрожали.
В их перебранки часто встревала
Люба.
– Мам, ну хватит уже смеяться!
Может, это кто-то из нашей родни гульнул, как ты выражаешься!
Глядя на раздосадованного и
взволнованного мужа, Люба не выдерживала, и по квартире разносился
ее звонкий и веселый смех. Его подхватывала Нора Григорьевна, и
только Николай кидал недовольные взгляды с жены на тещу из-под
сдвинутых бровей и ворчал:
– Вам бы только смеяться надо мной,
может, как раз в ваших жилах бурлит монгольская кровь.
– Нет. В наших, по всей видимости,
греческая, – продолжая трястись от смеха, говорила Нора. – Покойная
бабка в войну не то от грека, не то от испанца забеременела,
сколько ни пытали ее, так и не призналась. Может, и сама не знала,
кто он, но говорила, что любила его безумно, поэтому и замуж больше
не вышла.
Нора тяжко вздохнула, вспомнив дочь
и зятя. Вернуть бы сейчас то время, до той страшной вести об их
смерти. Люба нашла бы ласковые слова для своей дочурки. Обняла бы
крепко и рассказала, как надо вести себя с мальчиками. То, что
внучка плачет из-за мальчика, сразу понятно. Из-за кого еще можно
рыдать в ее годы! И какой только поганец мог обидеть
внучку-красавицу?! Тучные плечи Норы высоко поднялись и резко
опустились от тяжкого вздоха. Она не раз пыталась завести разговор
о парнях и отношениях, но глядя на хрупкую, совсем еще юную внучку
с невинными глазами, не могла вымолвить ни слова. Каждый раз ее
накрывала лавина стыда и смущения.
«Старая ты Нора, совсем старая!» –
много раз выговаривала она себе.
С дочкой у нее таких проблем не
было, бойкая и веселая Люба изучила строение человека еще в шестом
классе и четко знала, откуда берутся дети. Нора тогда переживала,
что такое раннее развитие может пагубно повлиять на неокрепший
разум ребенка. Но оказалось, что опасения были напрасными.
