– Как же мне теперь жить без тебя, я же осталась совсем одна на всем белом свете, – шептала Женя, заливаясь слезами.
Для неё смерть названного брата Евгения, или как его звали в детском доме Жеки, было горем вселенского масштаба. В душе пустота и боль. Женя не видела Жеку в гробу, его похоронили как невостребованное тело на кладбище исправительной колонии, куда он угодил по обвинению в вымогательстве год назад, поэтому представить Жеку мертвым и осознать, что его больше нет, и никогда не будет, Женя не могла. Не могла и не хотела. Она вспоминала его лицо, улыбку, ямочку на щеке. Это был единственный человек, который любил её и заботился о ней как о близком и родном человеке. Благодаря нему Женя не чувствовала себя одинокой. Пусть не родной, но все-таки брат. Все твердили вокруг «зверёныш», все – воспитатели, учителя, ребята. Женя этого не опровергала. Да, непослушный. Да, озорной, драчливый. Он просто был свободолюбивый и независимый, не терпел никакого давления над собой и диктат, не давал себя и её в обиду. Жека всегда боролся, как ему казалось, за справедливость. Женя горевала, что Жека похоронен как бомж, что не захоронен по всем правилам и обычаям на городском кладбище с надгробием и цветами.
Женя сидела на коленях около деревянного некрашеного креста, на котором криво коричневой краской был намалёван порядковый номер. Женя положила на холмик могилы несколько сигарет, печенье, конфеты. Это всё чем она могла помянуть Жеку. Легкий ветерок трепал Женины волосы, обдувал мокрое от слёз лицо. Обстановка на кладбище невостребованных тел пугала Женю. Деревянные некрашеные кресты с порядковыми номерами стояли рядами, высовываясь из высокой травы. Тишина давила на уши, даже птицы не летали над этим местом, жуть гнала Женю прочь.
– Я обещаю тебе, нет, клянусь, ты будешь лежать на городском кладбище, на твоей могиле всегда будут цветы, – шептала Женя на прощанье.
Она встала и, пошатываясь, поплелась к остановке, прижимая к груди поношенную холщовую сумку. В автобусе Женя прижалась лбом к стеклу и закрыла глаза. Она не спала, опухшие от слез глаза закрывались сами собой. Невольно Женя вспомнила день, когда она вот также с заплаканными глазами сидела в автобусе, который увозил её и других детей в неизвестность. День, когда детей переводили из детского дома в интернат. Его она запомнила на всю жизнь в мелочах. Как провожали их плачущие воспитатели, как плакали дети, привыкшие к детскому дому, воспитателям и нянечкам. Как детей пугала неизвестность и чужие стены ещё незнакомого им интерната. Как сидели они, маленькие ребятишки в автобусе, прижавшись друг другу, будто намокшие воробушки и всхлипывали. При оформлении Жени в интернате сотрудница с вытаращенными глазами вскричала: – «Ха, Четвергова Евгения Евгеньевна!»
Маленькая Женя непонимающе смотрела на удивленную тётю, что же такого особенного в её имени.
– Да ты что? К удивленной тёте подошли другие:
– Смотри-ка, надо же, полная тёзка. Надеюсь эта девочка не такая как наш Жека.
Женя ничего не поняла. Дети были оформлены и отправлены в группу. На вечерней прогулке к Жене подошел невысокий коренастый мальчик, старше её, как потом она узнала на четыре года.
– Ты что-ли Женя Четвергова?
– Я, – испуганно протянула Женя. – А ты меня, откуда знаешь?
– Да не знаю и вижу впервые. Это они, – мальчуган кивнул в сторону воспитателей, – про тебя говорили, что ты моя тёзка.
– Кто? – не поняла Женя.
– Ну, в общем, у нас имя, фамилия и отчество одинаковые. Я тоже Четвергов Евгений Евгеньевич. Все меня Жекой зовут, и ты зови, я привык… А может у нас родные корни? – Жека пытливо всматривался в Женино лицо. – Ты тоже чёрненькая. Улыбнись.
