Пролог:
«Завлекаешь тишиной пародии кривой свой укор на малом свете мира, чтобы жизнь за эго обошла собственное счастье за тобой»..
Существуешь в практике вещей, за которой век твоей идеи стал символом благонадёжности, но существует в темноте скользких суеверий права быть ближе. Сколько цифр отождествляют характер идеи на новом имени литературной мысли, что стало удивительно видеть её картину на вымыслах твоего эго. Считаешь им дни и однотипные формы ментального несчастья, что единожды становятся кривой пародией на чудаковатом чувстве мнительного самоосуждения. Вероятность того, что слышать будешь ты под идеалом собственного сердца уменьшается с каждым часом, а эго убеждает опять свою панораму идиотского жизненного принципа. Летающий источник мира всё ходит по холёным нивам бытия, всё время утверждая способность осуждать мир в его начале. Спотыкаясь ты будешь думать, что находишься в конце, но философия твоего разума обращает инерцию жизни против тебя. Завлекаемый вероятностью своего блага ты чувствуешь его тень на счастье внутри и обсуждаешь движение мира навстречу жалости в своём эго. Существует ли точное описание мира родственной идиомы внутри твоих идей, но став философом ты видишь будущее как Ницше, у себя за этой болью предрассудка лени и желания уснуть.
Пародия стала для тебя новым чудом за благородством мира нынешнего счастья – социально утверждать его, думая, что ты один несносен из чалого ужаса бытия в жизни. Становишься утренним светом морального ожидания мифа внутри и говоришь своему эго за счёт привилегии красоты, что видит образ твоего благополучия. Став ей героем из романа жизненной тоски ты лучший свет природы носишь на лице, космически оставляя свод движения надежд из уже прошедших идеалов жизни. Нечеловеческий стук за твоей дверью осознаёт мир на чём стоял он все века, но задирая преисподний смех пародия показывает миру оскал и всматриваясь на новое чувство свободы снова умеряет канву идеалам жизни. Хочет ли она быть мудростью, или оставляет следы, как однотипные формы ментального страха, движению социальных идей не сходит твоя улыбка внутри морального осуждения малого в большом. Философский уровень мысли в верности личной надежде социально померк, но знает твои привилегии на социальном достатке быть дорогой вещью. Более богатой, чем сам человек, у него и сверх этого есть самый страшный суд на земной поверхности мира идеального сходства лучшей мечты. Её и ведёт пародия по около земной орбите представления собственного счастья из вымышленных слов лирики литературного героя, к нему обращается твой свет разумной чести, что существует на этой земле ещё с античного возраста мысли.
Какое длинное ожидание встретить ницшеанское чувство свободы внутри себя самого и окунувшись в него убеждать пародии над собственной жизнью, двигаясь к параллели осуждения своей мысли к собеседнику. Стал им твой разум на социальном эго и превозносит сегодня целый ряд одномастных прообразов людей и мнений. Они столпились серой массой вокруг сократовской элегии жизни и думают, что стали в бытие лучшими образцами мысленного чувства свободы. Померкли только цифры на лице литературного конца героя, его обращения к личной свободе вокруг мира приземлённых единиц разумного. Оно стало ими управлять и жить за счёт идеи желаемого диалога к себе самому, странной рамкой пользы пролагая свет внутри солидарности будущего. Как вычурно соотносит мир твои идеалы ницшеанского рассвета маски одиночества, что хочет выпасть из ряда лучших убеждений и стать социальной средой внутри реальности человеческой. Личная стать на страсти убеждать себя в свободе говорит и думает, что страх ей – лучший поводырь и нрав внутри обычаев, но станешь ты ему характером как притчей на основе мысли ожидать другую реальность социальной маски одиночества.
