1926 год, декабрь, 31. Москва
Новый год.
Снег. Мороз. Прохожие спали в сугробах, увлекшись репетицией торжества. Бродячие собаки шарахались от шумных компаний. Мусор. Гам. Разве что фейерверков не хватало и украшательств на улицах. В остальном так же, как и в начале XXI века. А в чем-то даже интереснее. Во всяком случае, в Москве, где из-за реагентов и общего изменения климата новогодний снег еще не стал редкостью…
Иосиф Виссарионович сидел в кресле, курил и с улыбкой наблюдал за домашней суетой. Супруга хлопотала, но не сильно расторопно. Кухня и стол никогда не были ее сильной стороной. Но слуг, точнее домработниц, как их в это время называли, она понукала, в немалой степени мешая.
Сыновья весело бегали. Что-то кричали.
Совсем маленькая дочка спала в комнате под присмотром нянечки.
Гости болтали о всяком.
Елки не было. Петровскую традицию рождественских елей еще не перенесли на Новый год. И все еще отчаянно с ними боролись как с пережитками старины[1].
А вот стол, заставленный яствами, присутствовал. Да с поистине кавказским размахом. И люди потихоньку «прогревались» перед торжеством. Иосиф очень любил наблюдать за пьяными. Ведь что у пьяного на языке – то у трезвого на уме. И выявлять таким образом врагов с заговорщиками очень просто.
Вот и сейчас – наблюдал.
Преимущественно молча, лишь изредка вставляя фразу, шутку или тост. Сам он пил очень ограниченно. Скорее даже пригублял, чем пил. Но тосты произносил большие, красивые и долгие. Внимательно всматриваясь в людей. И фиксируя их реакцию. Все более и более пьяную, так как хоть сам и пил едва-едва, но другим такое не прощал. Воспринимая как неуважение.
Но вот случайно оброненная фраза заставила его отвлечься.
Фрунзе…
Этот человек за минувший год сломал ему всю стратегию. А ведь все так хорошо складывалось… Михаил Васильевич даже почти что умер. Уже и смерть клиническую констатировали…
Если бы не произошло «этого чуда», то можно было бы пустить слухи о том, что это его люди Троцкого «зарезали» на операционном столе. И на волне этого общественного негодования утвердить Ворошилова на пост наркома. Ну а дальше шел черед Дзержинского. Он был уже на последнем издыхании, и довести его до сердечного срыва не составляло трудов. Умрет сам? Хорошо. Нет? Всегда можно «вылечить». Да, главой ОГПУ стал бы Менжинский. Но он был уже в целом недееспособен, так что вся реальная власть сосредоточилась бы у Ягоды. Так или иначе, но он рассчитывал за минувший год получить контроль над этими двумя силовыми ведомствами.
Зачем все это?
Партийное большинство давало формальную власть, позволяющую принимать разного рода решения. Силовые же наркоматы давали власть реальную, фактическую. Ведь великие дела делаются, как некогда справедливо заметил Бисмарк, не постановлением большинства, а железом и кровью. В чем Иосиф Виссарионович уже успел убедиться во время революции и за годы Гражданской войны…
– Папа, папа! – с веселым криком к Сталину подбежал маленький сын. – Смотри, что мне подарили!
– Славно, – потрепав его по волосам, ответил отец. Благодушно кивнул супруге, что-де подарок хороший. И вновь погрузился в свои мысли.
Партия не была однородной никогда.
Кто-то в одну сторону тянул, кто-то в другую. И даже такой авторитет, как Владимир Ильич, не был для Сталина безусловным «путеводителем в будущее». И не только для него. Да, во многом генеральный секретарь с ним соглашался. И в кое-чем даже заходил дальше, из-за чего они ругались.
Например, знаменитый прецедент «матрешек», когда Иосиф пытался протолкнуть куда более радикальный вариант национального самоопределения. Предлагая каждому самому малому народу или даже отдельной его ветви автономию того или иного типа. Что порождало несколько уровней автономий в автономиях – те самые «матрешки», за которые его критиковал Ленин. Дескать, увлекся.
