В стоге сена было тепло или так казалось, сверху мальчик был заботливо укрыт ватным одеялом.
Навряд ли он осознавал всю бедственность своего положения: слишком сильно ослабила его болезнь, от прежнего, упитанного и жизнерадостного ребёнка, остались одни кости и кожа.
Толком говорить малыш пока не научился, практиковаться в языковых навыках ему было не с кем. Хотя несколько десятков слов уже знал и одно из них, очень важное для него, вдруг чаще других стало будоражить промёрзлое нутро хозяйственного помещения: ма-ма-ааа…
Но если бы даже закричал громко, всё равно никто бы не услышал. У пятилетнего мальчугана обнаружилась скоротечная, безнадежная и очень заразная болезнь, поэтому его изолировали от остальных членов семьи: держать инфицированного в общей комнате никак нельзя, все перемрут. Других помещений, кроме холодных сенцев и хлипкого сарая с запасом сена для дойной козы, у этой семьи попросту не было.
Малыша изматывал сухой, удушающий кашель, после очередного приступа его тело покрывалось испариной. Некоторое время он лежал с открытыми глазами, всматриваясь в тёмное пространство вокруг себя.
Иногда там, где кончалась эта страшная и непроглядная тьма, в хрупкой полоске света, появлялся кто-то сильный, поднимал его вверх, мальчик чувствовал чужое дыхание рядом с собой.
Молчаливый гость приносил больному питьё и тот, обхватив маленькими ручонками бутыль, пил из соски тёплое козье молоко.
После этого его лёгкое тельце опускалось на прежнее место, тень большого человека исчезала, и мальчик снова оставался один-одинёшенек.
– Ма-мааа…
Слёзы наворачивались на глаза, женский образ становился расплывчатым, и дитя погружалось в сон.
Его мать, двадцатидвухлетняя женщина по имени Ольга, скоропостижно скончалась от туберкулёза лёгких в марте тысяча девятьсот тридцать четвёртого.
Мальчик очень сильно скучал и до самой последней минуты был с ней. Уговоры не действовали, оторвать его даже силой не представлялось возможным. Целыми днями малыш сидел на кровати болящей и что-то радостно лопотал ей на милом, детском языке. Он не выговаривал буквы и сильно картавил: раскатистый звук «р» ему никак не давался.
Зеленоглазый, с нежной рыжинкой в волосах, с тонким, благородным лицом, мальчик был очень похож на свою мать. Ослабевшей рукой женщина безмолвно гладила сына по мягким, вьющимся волосам, а он впитывал своей детской душой последнюю материнскую ласку. Его щёки полыхали розовым румянцем, придавая всей этой сцене противоположный, вовсе не трагический, а красивый, картинный вид.
Умирала Ольга тяжело, поражённые лёгкие отказали ей, и никто не в силах был вдохнуть жизнь в молодое, внезапно зачахшее тело, чтобы оставить на этом свете маму двум чудесным детям.
Шестилетнюю дочку вовремя уберегли от заразы, а вот сына отлучить от больной матери не удалось.
В ту пору почти каждый десятый житель тех мест погибал от болезни века – «сукотки». Одни заболевали ею от холодного климата и отсутствия полноценного питания, другие цепляли заразу от болеющих родственников, знакомых или вовсе незнакомых людей. Косила болезнь всех без разбору – и старых, и молодых, и полнотелых, и худых.
Суждено было встретиться с ней и маме мальчика – небольшого роста, тоненькой, как тростиночка, сельской девушке.
Никто не знал, откуда её семья появилась в сибирском селе. Да и не задавали люди подобных вопросов друг другу: многие места Иркутской губернии и Усолья Сибирского были населены потомками бывших заключённых.
Ссылали в эти края ещё при царе, здесь побывало немало декабристов, участников различных восстаний, вождей социал-демократов и представителей революционного подполья, поэтов и писателей. Ссыльнокаторжные трудились на соляной варнице и спичечном заводе.
