Из цезарева памфлета «Анти-Катон»
Рим обмер, когда вечный мрак разродился монстром, ставшим кумиром схожих чудовищ. И, если он был вождём их, нами разбитых в яростных сечах, значит, мы правы, ибо спасались от тирании, что превзошла бы все преступления древности и недавнего прошлого.
Да, о Сулле1 речь, перепачкавшем Город кровью невинных! Именно Сулла первый наставник, также сердечный друг М. Катона. В дни, когда лучших [Цезарь ссылается на себя] преследовали убийцы, юный подросток Марк посещал дом Суллы и присягал ему в верности соучастием в казнях, дабы потом, как скот, пить священную древнеримскую кровь, струившуюся от плахи, а возвратясь к себе, вытирать меч о статуи наших римских богов.
Врождённые скудоумие и жестокая грубость бросили Марка Порция2 в ученичество к мастеру всех известных пороков, так что в отрочестве он держал твёрже кубок, нежели книгу.
Мы виноваты, что озаглавили труд наш «Анти-Катон»: как варвар уступит римскому гражданину, так имя предков, произведённое от исконного древнеримского «catus», то есть «смышлёный», не подобает гнусному выродку, обделённому доблестью и разумностью и известному скотской тупостью. Не Катон с добавлением У́тический за подвиг, им совершённый-де в некой У́тике, но Катон Бездарь-Пьяница-Остолоп – так следует звать унылый и безотрадный факт нашей эры, должный забыться.
Воин свободы? римлянин? человек, наконец, заколол себя в У́тике, так что кой-кого пóлнят гордые речи? Нет отнюдь ― гнусный враг человечества, для которого мертвенность, порождённая пьянством и подкреплённая бредом стоиков, была ― жизнь. Когда он, упившийся, пронизал себя в У́тике и свалился в блевотину, он, кадавр, тридцать лет наводивший страх, лишь пришёл в соответствие со своим содержанием. Разве что-нибудь дрогнуло в этом сгустке ничтожества, если мальчиком он не чувствовал ничего? Толкуют, что, пятилетнего, полководец племени марсов, некий Силон, просил его убедить дядю (Друза) дать статус римлян римским союзникам, и в кругу веселящихся детских лиц только он смотрел с злой угрюмостью, не качнулся, даже когда марс вынес его за окна и стал держать там, чтоб напугать; он вис как труп, вис как мумия, безучастный к реальности. Эту каменность, равнодушие преподносят нам доблестью? – но тогда в равной степени столь же доблестны камни, спящие вдоль дорог, и сосны в галльских лесах, что срублены войском Цезаря в многолетних походах и столкновениях. Из врагов Рима нет, повторяем, более гнусного, чем бездельный сей идол с мутными взорами и пустыми речами, недруг всех новшеств, сдвигов к развитию, опротивевший вечным «не разрешаю», шлявшийся в рваной выцветшей тоге, пьяный, босой, как голь, порицавший сограждан даже за радость. Мы бы не знали деспота хуже, жутче, лютее, были бы ввергнуты в дикость первых царей, клянусь, получи он шанс пестовать нравы адских Стигийских гиблых болот!
