Олеся, наверное, долго меня бы рассматривала, как ученный
подопытную мышь, пока не проследив взглядом за мной, не обомлела от
увиденного.
– Ухты! Ухты! Ухты! – перешла резво на ультразвук эта
взбалмошная особа.
Я поморщилась, в ушах зазвенело, учитывая, что помещение
закрыто и маленькое, то ее писк стал еще губительнее для барабанных
перепонок.
– Ухты! Ухты! Ухты! – не унималась она, чуть ли не прыгая на
месте от переизбытка радости.
Пришлось старательно игнорировать скудный запас Олеси и приступ
помешательства на почве удивлённой радости. Хотела распахнуть окно,
а его заблокировали. Тогда не теряя ни минуты, рванула к выходу.
Олеся так была поражена снежным представлением, что не заметила
моего исчезновения.
Повинуясь инстинктам, смогла без проблем выбраться из мед.
комплекса, а герм двери услужливо распахнули створки и мне в лицо
пахнула морозная свежеть, от чего перехватило дух, как будто легкие
втянув в себя кристально чистый воздух, воспротивились его
выпускать, боясь больше не впитать себя сей чистоты. Мне
показалось, что толстые, бетонные стены угрожающе наступают, как
серые, немые великаны. Чувство тревоги одолело душу, этот Оплот
показался бескрайним, мой дом был куда веселее и меньше. Я, словно
крупинка в этом море бетона и ржавой стали, маленькая и жалкая,
того гляди раздавит, плита ближайшего дома, решившая уничтожить
чужака. Поежилась, ощущала, властное влечение бури, она зовёт меня,
обещая безопасность под своими жемчужными крыльями, она оградит
меня от этого серого бетонного монстра по этому, решилась ступить
под ее защиту…
Медленно опустила бледную, босую ногу на тонкий, искристый,
белый ковер и легкое покалывание приласкало стопу, словно наступила
на ворсистый ковер.
Угрюмые стены Оплота особенно помрачнели под торжественной
белизной и стали казаться черными от влаги таявшего снега. Дар
небес налипал на стекла, белой шубой ложился на провода из-за чего
они провисали, а за какой-то миг извилистые улицы Оплота были
покрыты белыми барханами.
Из-за рта вырывались клубы пара. Раскинув руки, ладонями вверх
стала кружиться, подняв голову к щедрому небу. Дружественный
ветерок игриво теребил пряди моих ниже поясницы волос, таких же
белых.
Снежинки падали на горячее лицо и обращались в звездные слезы,
прикрыла глаза от нежной неги, разливающейся по телу.
– Ты прикинь, эта дрянь, которую изловил Петрович, выбралась из
клетки! – чей-то грубый баритон нарушил ту тонкую идиллию единения
с духом стихии, что сейчас так редко установить.
– Как ему это удалось? – вторил второй голос.
– Как? Да прогрыз клетку! Гаден…Мать четная! Снег! – сколько
удивления и ноток детской радости в голосе.
– Твою ж налево! Снег! Снег! – радовался второй голос с
благоговением.
Насторожено посмотрела в ту сторону, откуда по ощущениям
доносились голоса. Говорили два мужчины, в военном камуфляже, как я
помню, такую форму носят, выездные отряды, у Соколов своя форма, у
охранников Оплота иная. Один был постарше и черноволосый, а второй
выглядел как типичный подросток, хотя могу ошибаться, может это так
свет на него падает.
Мужчины, заметив меня, вздрогнули, а их лица посуровели.
– Это же…– прошелестел одними губами юноша.
– Ага, внучка Петровича…только что она тут делает?
На меня уставились две пары насторожено-встревоженных глаз. Их
что-то испугало в моем виде, но чем могу быть опасна для них?
Олеся вылетела из распахнувшихся створок герм дверей, как пробка
из бутылки, но поскользнувшись на подмёрзлом крыльце, плюхнулась с
хлопком на попу. Гримаса боли, изумления и стыда скривила ее
личико.
– Олеся! Никифоровна! – начал по-старшински темноволосый
мужчина.
Олеся аж вся подобралась, шмыгнув носом, сжимая губы, от боли и
досады, а в глазах застыли слезы.
