Пролог. Война залетела в Кулички
Тёмно-синее небо над посёлком постепенно бледнело, предвещая скорый рассвет. Звёзды тускнели и одна за другой медленно гасли. Под резкими порывами предутреннего ветра встревоженно зашумел, загудел, захрустел на все лады окружающий Кулички лес. Деревья, словно заранее раболепно кланяясь своему всемогущему ослепительному властелину, изогнулись в ту сторону, откуда должно было появиться солнце. Ночные звери, вернувшиеся с охоты, задремали, тогда как дневные ещё не проснулись. Соловьи, безудержно и томительно заливавшиеся всю ночь, смолкли, а зарянки, славки и прочие представители крылатого певчего народа только готовились прощебетать извечную мелодию пробуждения. В лесной чаще тетерева, а в посёлке петухи, вестники нового дня, начали прочищать горло, собираясь протрубить заветный сигнал, повинуясь которому все живые существа после недолгого забвения возвращаются к земному существованию.
В этот пограничный между сном и явью час в небе, словно ниоткуда, внезапно появились две сверкающие металлическим блеском птицы, широко раскинувшие свои неподвижные крылья и мерно гудящие механическим мотором, заменяющим им сердце. Они летели из тьмы к свету, с запада на восток, безжизненные и равнодушные ко всему, кроме своего ужасного предназначения. Они слепо взирали на проплывающие под ними окрестности, словно выбирая, где им окончить свой затянувшийся полёт и обрести вечный покой.
И когда внизу вдруг блеснула позолоченная маковка православного храма, крылья одной из металлических птиц вздрогнули, и она начала стремительно снижаться. Обретя долгожданную цель, птица спешила поразить её раньше своей такой же смертоносной и безжалостной спутницы. Это ей удалось. Но в последнее мгновение мощный порыв ветра подвел её, и вместо креста, венчающего маковку храма, птица влетела в колокольню. Раздался глухой взрыв, блеснула ослепительная вспышка. И колокол, напоследок глухо и тоскливо звякнув, будто подавая прощальный сигнал о нежданной беде, сорвался со звонницы. С тяжким стоном колокол рухнул на землю, оросив её расплавленной медью, словно каплями крови…
А вторая птица, безучастная к происходящему, продолжила свой полёт. Она неизбежно должна была повторить судьбу напарницы, но её не прельстила выбранная той мишень. И она искала себе другую цель, то ли подчиняясь заранее заложенному в неё злому умыслу, то ли ведомая дьявольской гордыней, свойственной искусственному интеллекту, по недомыслию его создателей вобравшему в себя все человеческие пороки, развившему их и дополнившему собственными. Пролетев над посёлком, глубоким оврагом с перекинутыми через него ветхим мостиком, заросшим густой травой и полевыми цветами лугом, она устремилась туда, где у самой кромки леса за высокой бревенчатой оградой притаился дом, который местные жители называли Усадьбой волхва и из суеверного страха предпочитали обходить стороной. На его крыше нашла пристанище стая ворон, которых хозяева, вопреки обыкновению, не гнали. По доброй воле и взаимному согласию люди делили с воронами своё жилище, а те охраняли их покой. Однако в этот предрассветный час птицы мирно спали, словно нерадивые часовые, доверившиеся заостренным как пики и плотно пригнанным друг к другу бревнам ограды, напоминавшей крепостную стену.
Частокол выглядел непреодолимой преградой для любого живого существа. Но только не для металлической птицы-убийцы. Она начала снижаться, уверенная, что ничто не помешает ей обратить дом в развалины, а всех людей внутри него – в прах. Она не понимала, зачем это нужно, но такая задача была заложена в её программу, которая заменяла ей мозг, и сопротивляться чужой злой воле птица была бессильна. Она могла только действовать, осуществляя задуманное, и не умела, подобно людям, рассуждать или сомневаться. Её творцы лишили своё детище этой способности, вероятно, полагая, что так она будет сильнее, неуязвимее и беспощаднее.
