Она
Я до сих пор не верила, что этот день настал.
Банкетный зал утопал в мягком свете. Стекло, золото, цветы. Всё выглядело безупречно – так, как полагается для делового праздника. Музыка звучала приглушённо, официанты скользили между столиками с бокалами шампанского, а на экранах – логотип Eclipsa, сияющий, будто знак новой эпохи. Моей эпохи.
Я стояла у окна и не могла согнать дрожь в пальцах.
– Где Карин? – снова спросила я у тишины.
Я проверила телефон в пятый раз. Ни звонка, ни сообщения. Карин должна была быть здесь. Обещала. Единственная, кто знала всё. Единственная, чьё присутствие могло бы сделать этот момент реальным. Спасительным. Но её не было. А я чувствовала себя обнажённой.
– Влада Андреевна, вы готовы? – голос юриста выдернул меня из мыслей.
Я обернулась. Вся команда уже собралась у стола для подписания. Мне не хватало лишь родителей и Карин.
Ручка в пальцах будто отяжелела. Чёрная, с золотым наконечником – её положили прямо в центр папки, как оружие. Или как приговор. Подпиши и всё изменится. Подпиши – и больше не будет пути назад.
Мир вокруг размывался. Люди говорили что-то – вежливо, делово. Камеры, свет, смех. Я слышала это, но как сквозь воду. Гудело в ушах, а в горле стоял ком, будто тело заранее знало: это не просто подписание. Это – разрыв. И вдруг – двери распахнулись. Я повернула голову. Мама. И… отец.
Они пришли.
Они шли медленно. Мама – в строгом платье, сдержанная, как всегда. Лицо – гладкое, но я знала, какой шторм прячется под этой маской. Отец – с величием, прямой спиной и чуть поднятым подбородком . Но глаза… глаза были другие.
Не гордость. Не торжество. В них была боль. Сожаление. И вина.
Он смотрел на меня, как будто только сейчас по-настоящему понял, чего ему стоило это решение. Моё решение. Наш общий молчаливый договор, заключённый в ту ночь, когда я впервые сказала:
«Я справлюсь. Ради компании».
Его глаза словно просили прощения, которое он не умел вслух. Мама подошла ближе. Мягко обняла меня за плечи. Её пальцы были холодными.
– Мы рядом, – прошептала она. – До конца.
Я кивнула. И только тогда заметила, что зал смотрит на нас. Как на спектакль. Но мне было всё равно. Потому что он не пришёл.
Антона не было.
И я вдруг поняла, как легко дышится в его отсутствии. Без его смеха, без цепких взглядов, без тяжёлой руки на спине, которая якобы поддерживала, а на деле – толкала в бездну.
Но… взгляд его отца я почувствовала. Дмитрий Громов сидел в дальней части зала. В полумраке. Как хищник, наблюдающий за жертвой из укрытия. Он смотрел на меня – прямо, без прикрас, будто сканировал. В его глазах не было ни уважения, ни страха. Только один вопрос: «Ты уверена, что достойна?»
И ещё: «Ты знаешь, с кем связалась?»
Мне стало холодно. Но я подняла подбородок. Я знала. И я больше не боялась. Я развернулась к столу. Подписала первый лист. Второй. Последний. Грянули аплодисменты. Но я слышала только себя. И сердце, которое больше не просилось на волю – потому что оно уже там. Свободное. Израненное. Но живое.
После аплодисментов, тостов и протокольных фраз, я наконец позволила себе исчезнуть. Вышла из зала через боковую дверь, туда, где не было камер, чужих глаз и чужих ожиданий. Коридор был узкий, освещённый тусклыми лампами. Я упёрлась ладонями в прохладную стену и, кажется, впервые за день – выдохнула.
– Нашли тебя, – голос мамы был тихим, почти осторожным.
Я обернулась. Мама стояла у входа, рядом с ней – отец. Он выглядел усталым. Старше, чем я помнила. Словно годы вдруг развернулись и ударили его в одно мгновение.
– Мы не хотели делать это вот так… – начал он.
Я вскинула взгляд. Он замолчал. И в этом молчании было всё, что они никогда не говорили.
