Дверь отворилась, и комната наполнилась, вошла жена Роза Владимировна.
– АИ, – спросила она, позевывая, – когда появится этот гунн ?
Он, как всегда, ее оглядел цепким непривыкающим взглядом, будто всякий раз находил нечто новое или надеялся, что найдет. Забавно, когда так смотришь на женщину, с которой живешь уже двадцать лет. И будешь жить, скорее всего, до своего последнего дня. Внешность ее почти не меняется, она и в молодости была такой же широкобедрой смуглянкой. С годами, естественно, станет полнеть, станет седеть, чудес не бывает. Зато сегодня все та же, Роза, Черная Роза – так в день знакомства галантно назвал ее Константин.
– АИ, я тебя о чем-то спросила, – сказала она с неудовольствием.
И эти две буковки, раз навсегда заменившие его имя-отчество, некогда ввел в обиход Ромин. Вместил Авенира Ильича в подчеркнуто книжную аббревиатуру, бросил с ленцой, с насмешливым прищуром: кто принес эту Черную Розу в подарок золотому, как небо, АИ?
Назвать его рыжеватые волосы, к тому ж поредевшие, золотыми – большая натяжка, а слово «небо» применительно к нему неуместно – Авенир Ильич в облаках не витал. Но оба прозвища прижились, приклеились намертво – не отдерешь. Расхожая цитата из Блока, переиначенная так звонко, повеселила знакомых всласть. Роза Владимировна с неделю решала, обидеться или нет – потом согласилась, что Черная Роза – именно то, что ей подойдет.
– Прости, – сказал Авенир Ильич, – мы с ним условились на двенадцать.
– Ну что за время? – Она вздохнула. – Я угощу его кофе с печеньем.
– Негусто.
– Ничего, перебьется, – махнула ладошкой Роза Владимировна. – Гость хлынул, его не остановишь. Меня уже на всех не хватает.
Он не ответил. Ее ворчание и не требовало ответа. Оба знали: тут больше игры, чем настоящего раздражения. Поток посетителей, все нараставший, был, разумеется, утомителен, зато и тешил ее сердечко.
Но нынче жена, похоже, не в духе. Она еще не вполне проснулась, еще не начала новый день – щеки в розоватых полосках, охотничьи блестящие глазки наполовину прикрыты веками. Его обдает греховный жар простынь, полы черного в алых разводах халата слегка разошлись, босой ступней она почесывает лодыжку, задумчиво прислонясь к стене .
«Убеждена, что еще искусительна», – вздохнул про себя Авенир Ильич. Так долго она не могла решить, что больше способствует ее манкости – то ли духовное излучение, то ли демонстрация плоти. Ромин и тут пришел на помощь, сказав, что она являет собой «одухотворенный соблазн». С тех пор она не жалеет усилий, общаясь, как бы просит прощения за данную ей Богом прельстительность. Странное дело, умна, остра, всегда смеялась над бедными дамочками, которые принимали на веру все эти роминские гиперболы, но женская природа сильней – надо же было и соответствовать такой счастливо найденной формуле.
Точно в двенадцать в дверь позвонили. Профессору из города Йены до шестидесяти оставалось немного, но выглядел он гораздо моложе. Подтянутый сухощавый блондин, который в самый последний миг вдруг передумал быть альбиносом. Платиновый окрас волос успешно скрадывал седину. Одет был богемно-демократически – в синие джинсы и серый свитер. Этакий стареющий бурш.
Роза Владимировна вкатила столик с дымящимся кофе, с домашним печеньем. Должно быть, профессор внушил ей симпатию – был и пузатый графинчик с ликером. Немецкий славист с аккуратной учтивостью выпил рюмочку за здоровье хозяйки. После нескольких неизбежных фраз он перешел к сути визита.
– Догадываюсь, – сказал он с улыбкой, – как вас осаждают и как вы устали. Тяжелый крест быть ближайшим другом столь знаменитого человека. Но я обещаю вас не расспрашивать о книгах, которые он оставил. Не будем говорить о писателе. Я буду вам безмерно обязан, если вы мне поможете разобраться, что это был за человек… И еще – если это не слишком интимно – как возникает такая дружба?
