Падала я долго. Вроде бы поскользнулась у самой кромки воды, а влетела в черноту и никак не могла очнуться.
И началось-то глупо. Возвращаясь с работы, я услышала жалобный писк котенка на берегу нашей речки. Медленно спустилась под мост, балансируя на узкой, припорошенной снегом дорожке, затем искала страдальца в темноте, но не могла его разглядеть. Котенок жалобно плакал, казалось, прямо у меня под ногами, но в узкую полосу света от телефонного фонарика попадало все что угодно, кроме него. Потом я сделала шаг и почувствовала, как ноги скользят по декабрьской грязи, а тело движется к воде.
Но приземления все не было, я будто зависла в невесомости, а когда открыла глаза, то чуть не ослепла от яркого сияния. Двигаться не получалось, а спину холодил металл. Еще здесь пахло спиртом и хлоркой, точно как в нашей больнице.
– …вы можете наблюдать, как у подопытной буквально на глазах улучшаются жизненные показатели, – самодовольно проговорил кто-то надо мной. Голос-то приятный, а вот за интонации мужчину хотелось стукнуть. Говорит обо мне, как о лабораторной крысе! Хотя сам, могу поспорить, лет на двадцать моложе. – Сейчас проверим чувствительность рук.
На этом мне кольнули палец, причем так, что болью прострелило до самого локтя.
– Полегче! – возмутилась я, заодно похвалила себя за вполне цензурную реплику. Рвалось-то совсем другое. – Не труп же препарируете. И лампу отодвиньте, слепит!
– Стеша, помогите ей, – проговорил тот же голос.
Рядом со мной завозились и шумно задышали, но лампу отодвинули. Я с облегчением выдохнула и попробовала пошевелиться. Руки не слушались, будто их привязали к столу, да и голову не получалось поднять. На мгновение я испугалась, что сломала при падении позвоночник, но раз пальцы не потеряли чувствительность, то все не так плохо.
Глаза до сих пор слезились, мешая нормально разглядеть происходящее. Кажется, надо мной склонились сразу несколько человек в старомодных медицинских халатах и марлевых масках. Ближайший, сероглазый, сверлил меня взглядом, как подопытного кролика, и остальные не отставали. Неприятное ощущение, надо сказать. И почему здесь все такое древнее? Даже записи вели в потрепанные ретро-блокноты, а не в обычные медицинские карты.
– Центральная районная, да? – назвала я самую старую из наших городских больниц.
– Лечебница святой Фанасии, – пояснил над ухом женский голос. Я повернула туда голову и заметила крупную девушку с россыпью веснушек на лице. Вот ее глаза казались очень добрыми и буквально лучились сочувствием. – До Центральной бы вас не довезли, и так едва вытащили. Повезло, что Илья Андреевич был у нас на дежурстве со своей медовой водой.
Окружающие меня врачи одобрительно зашептались, а тот самый сероглазый засиял превосходством и для виду проверил у меня пульс. Сердце действительно колотилось, как ненормальное и воздуха будто не хватало, еще я чувствовала странный дискомфорт и легкость в теле. Казалось, что лишилась какой-то его части и пока не понимала – какой.
Но хуже всего – я впервые услышала про эту святую Фанасию. Не припомню такую, даже смутно. И про больницу тоже не знаю. В нашей области таких точно нет, не могло же меня занести в соседнюю? В той речке-то и глубины особой нет, не хватило бы течению силы на мой немалый вес.
– Помните, как вас зовут? Точный возраст, место жительства? – не сдавался сероглазый.
– Ольховская Софья Павловна, пятьдесят семь лет, улица Победы пять – сто двенадцать, – четко ответила я.
– И где же у нас такая улица? – всплеснула руками медсестра.
– Не обращайте внимания, Стеша, у больной спутанное сознание. Пятьдесят семь, подумайте только, – хмыкнул сероглазый, которого называли Ильей Андреевичем. Затем отошел, чтобы удобнее было болтать с ассистентами, обсуждая действие этой самой медовой воды.
