К концу восемнадцатого столетия почти во всей Западной Европе со Средневековьем было покончено. На Пиренейском же полуострове, с трех сторон отделенном от остального мира морями, а с четвертой горами, оно благополучно продолжалось.
Чтобы вытеснить с полуострова арабов, королям и князьям церкви еще много веков назад пришлось заключить нерасторжимый союз. Победа была возможна лишь при условии, что монархия и духовенство сумеют сплавить народы Испании в единое целое, добившись от них строжайшего послушания. Им это удалось. Они объединили своих подданных, насаждая неистовую, исступленную веру в монаршую и духовную власть. И эти суровые нравы, это единство сохранились.
К концу восемнадцатого столетия испанский уклад жизни трагикомическим образом застыл в своей косности. Эту мрачно-гротескную суровость и бескомпромиссность еще за двести лет до того отразил в своем творчестве величайший писатель Испании. Рассказанная им история о рыцаре, который упорно хранил верность старым, давно утратившим смысл рыцарским обычаям, стала притчей для всех времен и народов, а главный герой, обаятельнейший, трогательный и вместе с тем смешной чудак, прославился на весь мир.
Испанцы смеялись над Дон Кихотом, но своей приверженности старым традициям не изменили. Пережитки средневекового рыцарства сохранялись на полуострове дольше, чем где бы то ни было в Западной Европе. Воинская доблесть, геройство, граничащее с безрассудством, самоотверженный культ дамы сердца, коренившийся в почитании Девы Марии, – вот что было главными идеалами испанцев. Упражнение в рыцарском искусстве, давно потерявшем всякий смысл, по-прежнему составляло важную часть жизни мужчин. Воинский дух неизменно сочетался с легким презрением к учености и благоразумию. А еще с пресловутой испанской гордыней, всеобщей гордостью за свой народ и гордостью каждого за свое сословие. Даже христианство утратило в Испании свой радостный кроткий облик и приняло мрачные, зловещие, властные черты. Церковь стала надменной, воинственной, жестокой.
На рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков Испания была самой архаичной страной Европы. В ее архитектуре, в одежде и повадках людей, даже в их лицах чужеземцы отмечали некую странную статичность, словно печать глубокой старины.
А на севере, отделенная от Испании лишь цепью гор, раскинулась Франция, самая светлая и рациональная страна мира. И ее рациональность и живость проникали на Пиренейский полуостров через эти горы, несмотря на все запреты и заслоны. Постепенно, год за годом, защитная оболочка, ограждавшая испанцев от внешних влияний, разрушалась, и они тоже начали меняться.
В то время Испанией правили чужие короли, властители французского происхождения, Бурбоны. Испанцы сумели заставить их считаться с местными нравами и обычаями, испанизировали их, как в свое время Габсбургов. Однако испанская знать скоро и нередко охотно переняла у французских королей и их приближенных чужие традиции.
Народ же упорно держался старины. Он страстно, с пламенным усердием принял на себя сохранение прежних прав и обязанностей, от которых отказалась аристократия. Самым благородным видом спорта считалась коррида, бывшая некогда привилегией знати (тореадорами и зрителями могли тогда быть только дворяне). Теперь же, когда гранды охладели к этой дикой забаве, их место на арене и на зрительских трибунах с готовностью заняли простолюдины. И если манеры грандов стали свободнее, то народ, напротив, еще больше ужесточил правила благопристойности. Башмачники требовали, чтобы их приветствовали как мелкопоместных дворян – идальго, а портные не скупились друг для друга на громкие титулы. Дон Кихот вышел в отставку, превратился в элегантного версальского шевалье; его щит и старого боевого коня, как эстафету, принял народ. Санчо Панса стал Дон Кихотом, отважным и смешным.