Март 1815 года
Эллиот потерял счет ударам. Его избивали втроем.
Всякий раз, как он проваливался в забытье, один из мучителей окатывал его ледяной водой из ведра и тряс, пока не придет в себя, потом его опять принимались бить, задавая один и тот же вопрос:
– А qui rapportez-vous?[1]
На это у Эллиота было три ответа, все на безупречном французском:
– Не понимаю, о чем вы… Я никому не служу… Вы меня принимаете за кого-то другого.
Так продолжалось уже несколько дней. Сегодня его палачи были отчего-то особенно злы.
– Мы теряем терпение, англичанишка!
Кулак врезался в челюсть с такой силой, что Эллиот пошатнулся и в глазах потемнело.
Грубые руки трясли его за плечи до тех пор, пока не застучали зубы.
– А ну просыпайся, свинья!
Эллиот возблагодарил судьбу, что веки у него словно налились свинцом и глаза не открывались: не хотелось видеть, что с ним будет дальше.
Чей-то голос донесся сквозь густой туман:
– Ему еще раз врезать?
– Еще пару таких ударов, и он вообще ничего не сможет сказать, – донесся другой голос.
Его слова были встречены хохотом, последовал очередной удар в челюсть, а потом раздался хруст, и в голове Эллиота расцвели ослепительные белые вспышки вроде смертоносных хризантем.
И темнота…
– Смити?
Этот голос – женский, тихий и спокойный – прокрался сквозь туман мягко, словно первые лучи рассвета, разгоняющие тьму.
Это был первый голос за многие дни, за которым не последовало удара и боли.
– Смити, просыпайся.
Эллиоту едва удалось открыть один глаз.
Перед ним возникло чумазое лицо в обрамлении нечесаных седых патл, незнакомое, и он прищурился, пытаясь разглядеть его, но тут же задохнулся от боли, а открывшийся глаз наполнился слезами.
– Это я, Джо, – прошипела незнакомка.
Джо?
Ее выдали глаза, потому что их невозможно было замаскировать: эти светлые глаза с голубоватым отливом он узнал бы где угодно.
– Вот те на: да это же Джозефина Браун собственной персоной, – попытался пошутить Эллиот, но раздался лишь надтреснутый хрип – челюсть распухла так, что отчетливо говорить не получалось.
– Идти сможешь? – спросила Джо ровно и без всякого выражения на лице.
Эллиот хрипло рассмеялся.
– Да уж отсюда, черт возьми, я как-нибудь уковыляю.
Джо – или Блейд[2], как все ее называли в Фантастическом женском цирке Фарнема – где они оба работали, – помогла Эллиоту сесть и, закинув его руку себе на плечи, все еще придерживая за запястье, пробормотала:
– На счет «три» мы встанем. Раз… Два… Три!
Они поднялись на ноги одновременно, хотя приходилось признать, что заслуга эта по большей части принадлежала Джо.
Возникло ощущение, словно его голова – это полная миска воды, в которой мешают поварешкой, плещут ее и раскачивают из стороны в сторону с такой яростью, что у него чудом не текло из ушей.
– Стоять прямо можешь? – спросила Джо шепотом.
«Еле-еле», – но вслух сказал:
– Да, все в порядке.
Джо шевельнула плечом и покрепче ухватила его запястье.
– Готов?
«Вряд ли».
– Да, – опять солгал Эллиот. – Но у меня что-то с глазами – мало что вижу.
Вместо ответа Джо сделала шаг вперед.
С желудком у Эллиота творилось то же, что с головой: и там и там что-то плескалось и билось о стенки, но в противоположных направлениях. Ему вспомнилось неприятное путешествие через Ла-Манш по дороге во Францию, хоть он и предпочел бы его не вспоминать.
