Париж, 1794 год
– Манон Сесиль Трамбле Бланше! – прошипел Мишель Бланше.
Отец назвал ее полным именем, и это означало, что ею недовольны.
– Я тороплюсь, папа, – возразила девочка.
– Не очень-то похоже! – прошипел отец, больно схватив Сесиль за руку, и потащил за собой.
Но Сесиль не жаловалась и не возмущалась. Вот уже несколько месяцев ни она, ни ее отец не осмеливались появляться на улицах Парижа при свете дня, с тех самых пор, как покровитель отца герцог Ла Фонтен однажды ночью отправился на встречу с контрабандистом, который должен был вывезти их из Франции, но так и не вернулся.
О судьбе престарелого аристократа ничего не было известно до вчерашнего дня, когда отец Сесиль получил от него письмо. Судя по всему, герцог был арестован и брошен в печально известную тюрьму Ла Форс.
Сесиль очень любила герцога, ведь он был ей кем-то вроде дедушки, и все же ей хотелось, чтобы отец изыскал иной способ повидаться со стариком. А еще ей хотелось, чтобы этот способ не включал в себя необходимость следовать за ним.
– Он умирает, – ответил отец на вопрос Сесиль, почему им так необходимо ехать в эту ужасную тюрьму. – Он поддерживал нас все эти годы, поэтому мы просто обязаны откликнуться на его просьбу прийти. Это меньшее, что мы можем для него сделать. Нам ничто не угрожает. Охранникам щедро заплатили за то, чтобы они пропустили к герцогу нас и священника. Господь нас защитит.
Сесиль было всего четырнадцать лет, но даже она знала, что Бог отвернулся от церкви и священников, по крайней мере во Франции. Всего несколько недель назад она прочитала о массовом убийстве безоружных священников и монахов, санкционированном государством.
Но даже приспешники действующего правительства более не были во Франции в безопасности – зверь пожирал сам себя. Только в прошлом месяце ненавидимый всеми и внушающий страх Робеспьер оправился на свидание с мадам Гильотиной.
Сесиль не была уверена, что отец говорит правду, ибо ей казалось, что всю жизнь ее окружали лишь жестокость и смерть. Да и существовала ли такая страна, где по улицам можно было ходить, не опасаясь ареста?
– Смотри, куда идешь! – прервал размышления девочки сердитый голос отца.
Подняв глаза, она поняла, что, витая в облаках, едва не столкнулась с тремя жандармами.
– Прости, папа, – прошептала Сесиль, взглянув из-под ресниц на блюстителей порядка, чтобы понять, не привлекло ли ее поведение нежелательного внимания. Но трое мужчин продолжили свой путь, о чем-то весело переговариваясь и не обращая никакого внимания на шарахавшихся от них прохожих.
Впереди виднелись очертания тюрьмы Ла Форс, напоминавшей восставшее из земли чудовище. Если прогулка по улице при свете дня показалась Сесиль просто жуткой, то мысль о визите в эту самую печально известную тюрьму Франции – ведь Бастилия превратилась теперь в груду камней – и вовсе леденила кровь.
– Опусти глаза, дочка, – тихо произнес отец. – И помни, что ты не можешь говорить.
Сесиль коротко кивнула, придав своему лицу глуповатое выражение и ссутулившись под искусственным горбом, что приладил к ее плечу отец с помощью специальной липкой ленты. Это их соседка мадам Дюбуа научила отца пользоваться театральным гримом, и они вдвоем трудились над Сесиль до тех пор, пока та совершенно не узнала себя, взглянув в зеркало.
Они даже изменили ее волосы, втерев в них столько угольной пыли, что блестящие, почти черные локоны девочки превратились в тусклые грязновато-серые патлы.
Теперь она выглядела, точно сгорбленная старуха, а когда приоткрывала рот и виднелись нездоровые зубы – тоже результат мастерства ловкой мадам Дюбуа, – то и вовсе походила на умалишенную.
