Сердце дрожит в груди так сильно, что болит, и мои руки замирают, как и я сама.
Это опять происходит.
Знаю, что мне нужно двигаться, собрать вещи и покинуть место, где я провела всю свою жизнь, свой дом. Но не могу.
Я не могу заставить себя пошевелиться.
Сирена звучит не только на улице, по всему городу, но и в моей голове. Оглушительный вой разрывает тишину, которая, кажется, повисает здесь навсегда. Смотрю в окно, на серое, свинцовое небо, словно отражение моего собственного состояния. Кажется, будто мир замирает вместе со мной, в ожидании неминуемого удара.
Только тот, кто хоть раз пережил нечто подобное, может понять моё состояние сейчас.
В животе скручивается тугой узел, и к горлу подступает тошнота.
Я должна бежать, спрятаться, спастись. Но ноги предательски замирают, словно приросли к полу.
Воспоминания нахлынули волной: вот я маленькая бегаю по этому двору, вот первый велосипед, вот папа читает мне сказку на ночь… Мои друзья, с которыми я проводила своё детство, с которыми смеялась, плакала и жила… Да, их всего несколько, но всё же… Где они сейчас? Живы ли? В этих стенах столько тепла, столько любви, столько жизни. Как можно это оставить? Как можно всё это предать?
Звук сирены становится все громче и ближе.
Мой взгляд перемещается на собранный рюкзак на кровати, и я думаю о том, что вот она… Вся моя жизнь в нём. То, что удастся с собой забрать.
Глаза медленно перемещаются к тумбочке, на которой у меня творится полный бардак. Никогда не отличалась аккуратностью. Отцу одиночке было сложно воспитывать девочку, ведь к нам нужен определенный подход, как и к любому другому ребенку.
Смотрю на рамку с фотографией, пожалуй, единственную в этой комнате. Там изображена четырехлетняя я, папа и мама, которая ещё не бросила нас. Можно подумать, что семья на фото счастлива… Не знаю, был ли папа когда-то по-настоящему счастлив с моей мамой, ведь он крайне редко говорил о ней, сколько бы я не спрашивала. Кажется, даже после стольких лет ему всё равно больно, что она тогда так поступила. Предала и бросила. Хорошо, что я была маленькой и почти не помню её.
Протягиваю руку и забираю это фото, убирая к себе в рюкзак. Хочу, чтобы это осталось со мной.
Слышу позади быстрые шаги и оглядываюсь, видя на пороге своего папу с винтовкой в руках и ещё большим рюкзаком, чем у меня.
– Собралась? – один единственный вопрос, который едва слышен из-за сирены.
– Да, – отвечаю я, когда чувствую сухость во рту, хотя только недавно пила воду.
– Тогда идем. Нельзя задерживаться ни на секунду.
Я киваю, потому что иного выхода не остается, и застегиваю молнию на рюкзаке, чтобы после взять его и надеть на плечи. Выхожу из комнаты, не оглядываясь, потому что тогда могу заплакать, а просто следую за папой по деревянным ступенькам нашего простого, но уютного дома, спускаясь вниз, на первый этаж.
Взгляд то и дело блуждает по обстановке, и я стараюсь запомнить каждую крошечную деталь, понимая, что никогда больше не вернусь сюда.
Смотрю на частично увядшую одинокую розу и заставляю себя отвернуться.
Всё это останется лишь в моих воспоминаниях.
Когда мы подходим к входной двери, то папа останавливается и бросает на меня очередной тревожный взгляд.
Я хочу заверить его, что всё будет хорошо, что мы справимся, чтобы он не переживал, что выживем. Но тогда я совру, а он не любит ложь, поэтому также молчит.
– Чтобы не случилось, держись позади или рядом, милая.
– Хорошо, пап.
– Помнишь план?
– Да. Бежим сразу же к гаражу.
К гаражу, к которому мы бы смогли пробраться через дом, если бы не ремонт той части дома, поэтому придется пробежаться. Немного, но всё же предстоит выйти на улицу.
Папа отдает мне пистолет, который специально оставил возле двери, на тумбе, и я сжимаю его, заранее сняв с предохранителя.
