Грани искушений

Мерный стук капель по чёрному лакированному дереву гроба звучал словно глухой ритм похоронного марша, наполняя воздух мрачной тяжестью.

Я стояла у края свежевырытой могилы на старом кладбище Локсдэйла, окружённая надгробиями, потемневшими от времени и бесконечных дождей. Впереди простирались ряды кривых, раскидистых деревьев, их ветви, словно скрюченные пальцы, тянулись в низкое, свинцовое небо, теряясь в беспросветной серости.

На мне было строгое чёрное платье — траурная ткань обтягивала плечи и талию, а тяжёлая юбка спадала до земли, словно сама притягивала меня к холодной, сырой земле под ногами. Тонкая вуаль, опущенная на лицо, слегка дрожала от ветра и капель дождя, замедляя мой взгляд. Она стала защитой, крохотной преградой, которая отделяла меня от чужих глаз и равнодушных соболезнований, раздающихся приглушённым шёпотом.

Мои пальцы, холодные и онемевшие, сжимали локти, когда я скрестила руки на груди, как будто пыталась удержать сердце, готовое разорваться от боли и отчаяния.

Дедушка был для меня всем — наставником, другом, единственным человеком, кто видел во мне что-то большее, чем просто безликое продолжение нашей семейной фамилии. Он умел смотреть на меня с пониманием и тёплой, почти детской нежностью, которую никто другой не проявлял.

Люди, стоящие вокруг, будто тени под тяжёлыми чёрными зонтами, опустив головы, старательно играли роль скорбящих. Ни в ком из них не было и капли того искреннего горя, что разъедало меня изнутри. Они пришли, выполнив долг вежливости, и через мгновение исчезнут, как капли на лаковом дереве гроба.

Вокруг для меня всё затихло, растворилось в этом мерном барабане ливня, который, казалось, был единственным звуком в мире.

После того как я потеряла родителей в возрасте пяти лет, Уильям Хантли стал для меня всем. Он оберегал меня, как мог, взял на себя заботу обо мне, посвятив этому всю свою жизнь. Когда Софи и Эндрю, не стало, когда их лица остались только на старых фотографиях и в моих смутных детских воспоминаниях, дедушка взял меня за руку и сказал, что он всегда будет рядом.

И он действительно был.

«Ты сильная, Агнес. Ты должна быть сильной», — повторял он, глядя на меня своими добрыми глазами.

Он учил меня видеть за серыми красками обыденности мельчайшие крупицы света, которые всегда можно найти, если не бояться смотреть глубже.

И сейчас, стоя у его могилы, я чувствовала, что этот свет угасает вместе с ним. Всё, что связывало меня с настоящим домом, с теми, кто меня любил и принимал такой, какая я есть, ушло.

Мой взгляд, одинокий и безнадежный, блуждал среди лиц собравшихся, пока не остановился на нём — Дэвиде. Он стоял чуть поодаль, словно находился не здесь, а в каком-то своём далёком, недостижимом измерении. Безупречно одетый в чёрный костюм, он стоял с лёгкой отстранённостью, которая всегда отличала его.

Он привлекал взгляды всех вокруг, заставляя женщин замирать и следить за каждым его движением. Его тёмные волосы, немного взъерошенные дождём, выглядели роскошными и безупречными, как и всегда, а глаза смотрели в пространство, не останавливаясь ни на чём, будто он искал что-то или кого-то — но точно не меня.

Я давно привыкла к этому выражению на его лице, эта горькая истина стала неотъемлемой частью нашего брака.

Я тихо вздохнула, чувствуя, как внутри нарастает болезненный контраст между моей отчаянной, искренней скорбью и его непроницаемым спокойствием.

Два года назад я ещё лелеяла надежду. Я думала, что наш брак может стать для меня началом чего-то нового, тёплого, настоящего, может быть, даже счастливого. Я пыталась дать ему понять, что рядом с ним — не просто формальность, не просто обязательство, а живой человек с мыслями, чувствами, со своим хрупким внутренним миром.