«Перетираю наш сервиз
И накрываю стол –
Скорей бы вечность началась
И ты ко мне пришел».
Я открыл глаза. В комнате царила несвойственная ярким снам последних дней тишина. Этот долгожданный день настал. Но меня даже не охватило волнение, возможно, для него нужно откинуть край пледа: ведь в кровати всегда спокойно и не штормит. Ах, утро, сколько раз я видел тебя, и каждый раз ты всё одно и то же: изменчив день, вечера не похожи друг на друга, а ты всё такое же немногословное и прозрачно-чистое в невесомых деталях своих. Вот и сейчас тусклые красные шторки заалели на ярком солнце. На столе сверкает графин с водой. В голове мысли о том, что этот день уже не станет интересней.
Когда я вышел из дома и побрел по узким пыльным улочкам, в городе проснулся уже каждый из его жителей – последние из них только сейчас заваривали себе мятный чай, многозначительно зевая в белую стену кухни. Повсюду бегала детвора, похожая на любую другую детвору из любого другого города. Они сновали туда-сюда, смеялись, обгоняли меня и мельком бросали свои открытые миру взгляды на моё загорелое европейское лицо и белую хлопковую рубашку с длинными брюками. Порой они строили рожицы – не удивительно, ведь так легко обогнать старика. Я брел, держа в дряблых руках небольшой чемодан и всё время поправляя шляпу на голове: сегодня мне казалось, что она сидит особенного криво.
Немного было отрадного в этот день, мало что могло тронуть меня, мало того, что я мог тронуть собой. Моя возлюбленная как-то раз сказала мне, что я расплачусь дорого за своё безучастие и потеряю всех, кого любил. Я вспомнил это, проходя мимо заброшенной лачуги с провалившейся крышей, выбитыми окнами и наполовину упавшими стенами. Я тихо поклонился ей и пошёл дальше. Этого никто не заметил. Дорога спускалась вниз, прямиком к шумному порту.
Я издалека узнал свой пароход. Такой же, как я: дряблый и надевший на свои борта белую краску. Я улыбнулся: приятно видеть родственные лица. Отсюда я как будто уже видел свою маленькую железную каюту: столик, две привинченных к полу кровати с панцирной сеткой и круглый иллюминатор, слишком высокий для того, чтобы смотреть в него сидя. От этого веяло покоем, лишь бы была настольная лампа для чтения. Путь предстоял неблизкий: мне предстояло обогнуть берега Испании, Франции, проплыть через Ла-Манш, держать путь в туманах северных морей. Но этот долгий путь стоил того, чтобы воспользоваться им, отбросить ставшую привычной обстановку этих песчаных мест, и отдаться воспоминаниям, вспомнить то время, когда каждый из нас был молод, и мир был совсем не против этого: несмотря ни на что, нам казалось, что мы были ему нужны.
Я в одиночестве возвращался домой. Возможно, она была права.