День первый
Гугуша понятия не имел, как он оказался на острове Куку. Впрочем, что было до острова – он тоже не знал. Просто открыл зеленые, окруженные густыми темно-синими ресницами глаза, огляделся и сказал: «Я на острове Куку. Я – Гугуша». И пошел искать еду.
Он шел, медленно переставляя короткие толстые лапы, длинный хвост волочился по земле, собирая колючки. «Интересно, – думал Гугуша, вороша носом ворох сухих листьев, – почему меня совершенно не удивляет то, что я на каком-то острове? А был ли я где-то еще? Гугуша – какое странное имя. Наверное, оно что-то должно означать». Под листьями сидела большая зеленая испуганная гусеница. Гугуша слопал ее с большим удовольствием, затем сел на задние лапы и тщательно протер передними мордочку. «Я чистоплотен, – констатировал он, – но гусеница была мелковата, чтоб застрять в зубах. Хм, однако, маловато будет».
Он нахмурился и посмотрел на свой круглый, поросший светло-голубой, почти белой короткой шерстью животик, повытаскивал из шерсти травинки и прислушался. Гусенице в желудке явно было одиноко, и потому тот еле слышно бурчал.
«Нехорошо», – подумал Гугуша, опустился на все четыре лапы и зашагал дальше.
«Не поем, – размышлял он, – так хоть огляжу окрестности. Все – польза. О, я, кажется, люблю пофилософствовать. Любопытно».
Гугуша шел по дорожке, которую кто-то заботливо посыпал мелким речным песком, и смотрел по сторонам. Местность не казалась ему странной. Ни лиловые кусты с длинными, развевающимися на ветру листьями, ни трава – то зеленая, то вдруг малиновая.
«Чему я должен удивляться? – мысленно произнес Гугуша, – Я и сам голубого окраса. У меня вон когти даже синие. Хотя с точки зрения мимикрии это не есть хорошо. Не могу же я упасть в травку и притвориться цветочком? Большой странный волосатый цветочек. С зубами. Хотя раз у меня есть зубы….».
Он провел под ним языком, убеждаясь в их наличии, но потом все же остановился и залез лапой в рот. Зубы были ого-го! Явно рассчитанные не на гусениц. Или не только на них.
«…раз у меня есть зубы, возможно, цветочком придется притворяться кому-то еще».
Холодало. Гугуша посмотрел вверх и обнаружил, что большое желтое солнце стремительно убегает за горизонт.
«Очень мне любопытно, – подумал он, – я ночное животное или дневное? Да и животное ли я? Мне присущи логичность и образность мышления, и, в принципе, меня можно назвать двуногим без перьев». Он поднялся на задние лапы, передние заложил за спину и пошел дальше так. Так было даже удобнее – хвост не волочился по земле и позволял сохранять равновесие.
Он шел себе по дорожке, но тут солнце нырнуло в реку, и свет выключился. Гугуша прищурился и огляделся. Он видел все достаточно хорошо для того, чтобы предположить, что животное он все же ночное. Или неживотное.
Независимо от результатов самоидентификации следовало позаботиться о ночлеге. Потому что кто его знает – может здесь есть хищники, специализирующиеся исключительно на ловле и поедании Гугуш. Он задумчиво посмотрел на растущее у дорожки дерево. Его толстые ветви начинали расти примерно в полуметре от земли.
Гугуша вздохнул и полез вверх.
Едва он устроился на развилке и испытал нечто похожее на комфорт (желудок забурчал куда громче, чем раньше – «гусеница икает? Гофра зелёная, тссс!»), как понял, что с дорожки убрался своевременно.
Сначала раздался визг и скрежет. Он шел вроде, как и снизу и со всех сторон разом. Гугуша поморщился и прикрыл лапами уши. Уши у него были большие, очень большие и лохматые – созданные явно не для того, чтобы внимать какофонии. «Действительно кака-звук», подумал Гугуша. Где-то в сознании мелькнула мысль «Брамдрики». Что это такое – сам Гугуша не представлял, но подобное поведение сознания уже начинало несколько раздражать. Почему оно самовольно выдает какие-то определения, о которых лично он – Гугуша – ни малейшего представления не имеет! Тем более, что получив слово «брамдрики», его тело вдруг мелко задрожало, а хвост сам обернулся вокруг туловища.
