Резкий холодный свет ламп дневного света резал чувствительные глаза Кира. Вытертая старая клеёнчатая скатерть в нелепый красный горох противно липла к рукам, поэтому он старался не касаться её. Пластиковый стол, на который он опирался локтями, покачивался и едва слышно скрипел. Как и стул, на котором Кир сидел.
Посетителей в этой забегаловке на окраине Тыага, одной из двух на весь посёлок, и так было немного, а с наступлением темноты зал опустел окончательно, лишь милая девушка сидела и вдумчиво пила чай за столиком неподалёку. Поэтому звук стучащего по разделочной доске ножа говорил о том, что повариха старается ради него, Кира.
Она готовила еду, которую Кир не может съесть.
Кир сидел в самом тёмном углу крохотного зала, если в освещённом этими ядерными лампами зале вообще можно было найти тёмный угол. Капюшон его чёрной застиранной вытянутой кофты был надвинут глубоко на лицо. Нечего пугать народ его внешностью. Да и от света немного защищает.
В свои сорок пять выглядел Кир на двадцать три года, на тот же самый возраст, в котором видел солнце в последний раз. Мода на безумные цвета волос среди школьников и студентов немного облегчала его существование в последние годы, он всё ещё мог сойти за одного из них. Он почти мог слиться с толпой. Почти.
Если бы он мог появляться на улице в сумерках, то его можно было бы принять за очередного субкультурного парня. Но Кир мог выходить только в глубокой чернильной темноте ночи, и его белая кожа и белые волосы вызывали у людей оторопь и тревогу. Как и обсидиановые радужки.
Да и готов и рокеров в маленьком сибирском посёлке было целых полтора человека, которые свою непохожесть выделяли разве что чёрными шмотками и самодельными браслетами с шипами. Кир на их фоне выглядел белой вороной. В прямом смысле этого слова.
Слишком много странностей в одном флаконе, чтобы люди легко списывали их на эксцентричные предпочтения в моде. Пусть люди и не были Видящими, но миллионы лет эволюции всё же учили их выживать в мире, где в ночи водились хищники пострашнее волков и медведей. Очень многие кожей чувствовали, что Кир опасен.
Все, и молодые, и зрелые, обходили его стороной. Да и он тоже старался не слишком высовываться и привлекать к себе внимание. Незачем. Лишнее внимание к таким, как он, ведёт к ненужным проблемам.
Кир жил один. К сожалению, его Братья и Сёстры имели непозволительно специфическую внешность, делавшую их непохожими на других сородичей и людей. Двое белокожих абсолютно седых мужчин привлекали бы слишком много внимания, и он расстался со своим сеньором семнадцать лет назад. Семнадцать лет он был один.
Со временем Кир привык жить в тени и одиночестве и даже смог убедить себя, что его это не тяготит. И тем не менее, он всё равно иногда выбирался из убежища и вот так выходил к людям. Наверное, просто не хотел забывать, как звучит живая человеческая речь.
– Ваш стейк, пожалуйста, – сказала женщина, ставя перед ним тарелку с куском мяса.
Кир приподнял голову так, чтобы глаза не показались из-под капюшона, улыбнулся ей одними губами и кивнул. Он старался не говорить с людьми, его голос, шелестящий, как ветер в скалах, мог показаться им странным.
Когда он приходил в такие места, он всегда заказывал что-то такое, что можно разрезать и растащить по тарелке. Легче создать иллюзию того, что он что-то съел. К тому же, стейк пах для него приятнее салата. Иногда он забирал растрёпанные остатки пищи с собой и оставлял где-нибудь для бездомных животных. С раннего детства он сохранял уважительное отношение к пище.
Кир взялся за столовые приборы и начал пилить стейк, раздумывая, не лизнуть ли кусочек. Иногда он пробовал еду, которую ему приносили, естественно, и не думая о том, чтобы её глотать. Наверное, это можно было бы сравнить с тем, как люди нюхают цветы: пахнет приятно, но неаппетитно.
