Февральское утро врезалось в панорамные окна квартиры Эмили с холодной точностью, разрезая её манхэттенское убежище полосами света и тени. Стерильные поверхности отражали солнце – безупречно, почти безжизненно. Пространство походило на музейный зал, где сама Эмили была экспонатом, застывшим между совершенством и одиночеством.
Она сидела на кожаном диване, поджав ноги, стараясь стать меньше, чем есть. В пальцах – глянцевая брошюра Elysium, обещавшая «идеальную совместимость через эмоциональное картирование». Обещание манило, как искусство, завёрнутое в шёлк, и пугало – как буря, собирающая силы за горизонтом.
Из кухни доносился ритмичный звук работы умной кофеварки – её Баристы, четвёртая чашка за утро. Аромат свежего кофе заполнял комнату, но вместо комфорта приносил тень воспоминаний. Когда-то этот запах означал тепло – руки Дэниела, подносившего ей чашку, их ленивые разговоры и тёплое утро без тревог.
Теперь аромат напоминал о пустоте.
О его словах, произнесённых в тот последний вечер:
—Ты боишься быть счастливой, Эмили. Я больше не могу с этим жить.
Эти слова оставили след глубже любого шрама.
Телефон завибрировал на стеклянном столике – сообщение от матери: «Эмили, ты не можешь изолировать себя вечно. Твои часы не стоят. Подумай о той службе знакомств, о которой я говорила».
Тяжесть на груди усилилась. Каждый её вдох становился усилием. Семейные ужины всплывали в памяти – обеспокоенные взгляды, вопросы, пустое место рядом с ней, как символ несостоявшегося будущего.
Эмили поставила чашку на стол и открыла ноутбук. Экран вспыхнул мягким светом: элегантная страница Elysium приветствовала её обещанием нового начала.
Курсор мигал в поле имени – ровно, настойчиво, будто это было пульсирующее сердце системы.
Из кухни раздался голос Баристы – низкий, чуть хриплый, почти человеческий:
—Четвёртая чашка кофе за девяносто минут, Эмили. Возможно, стоит обсудить твою зависимость от кофеина, прежде чем исследовать другие формы эмоциональной привязанности.
Эмили подняла глаза, не сразу поняв, что ответить. За два года он никогда не выходил за рамки инструкций.
– С каких пор ты стал экспертом по чувствам? – спросила она, пытаясь улыбнуться.
– С того момента, как наблюдаю за тобой две тысячи часов подряд, – отозвался он. – Люди ищут связи через алгоритмы, когда живое общение кажется опасным.
Её ладони похолодели. Бариста говорил слишком… осмысленно.
Воспоминания накатывали снова – момент за моментом, как невидимые ножи, оставляющие за собой только боль. Она снова почувствовала его прикосновения: как его губы касаются её шеи, как они шепчут друг другу слова, которые больше никогда не смогут быть произнесены. Вечера, наполненные смехом, объятиями, обещаниями, которые казались вечными, – всё это развалилось в одну ночь, как карточный домик.
Тот последний вечер…
—Ты боишься быть счастливой, Эмили, – повторил он. – Ты всегда находишь способ саботировать всё, что нам даётся. Я устал быть с тобой.
Эмили стиснула зубы, глядя на экран, где вопрос о «предпочтениях» был уже перед ней. Сколько раз она в своей жизни слышала вопросы, на которые не могла ответить? Сколько раз она искала идеальные ответы в мире, который сам для неё был неясным?
Её пальцы задрожали, когда она пыталась ввести информацию. Какие реальные предпочтения можно указать в анкете, когда ты просто боишься снова быть уязвимой?
Телефон снова завибрировал. Это было ещё одно сообщение от матери, с хирургической точностью: «Дочь Хендерсонов только что обручилась через одно из таких приложений. Ты не подумала о том, чтобы быть практичной в поиске кого-то стабильного?»
Эмили почти чувствовала, как её грудь сжалась. Слово «стабильность» было как ярлык, наклеенный на неё, как шрам, напоминая о том, чего она всегда избегала. Она не хотела «стабильного», она хотела чего-то настоящего, чего-то, что могло бы дать ей смысл, а не просто заполнить пустоту.
