Глава 1. Утро, когда город начал помнить
Город проснулся как огромный оркестр, настраивающий инструменты перед представлением. Алекс Мороз шёл по Главному проспекту, где неоновые вывески уже мерцали бледно-розовым и лавандовым, хотя солнце ещё не поднялось достаточно высоко, чтобы окрасить небо чем-то кроме серебристой дымки. Воздух пах влажным асфальтом после ночного дождя, смешанным с запахом жареного кимчи из уличных киосков и той тонкой химической ноткой, которую Алекс научился распознавать – это был аромат лабораторий, где перепрошивали убеждения, запах надежды и отчаяния, упакованный в стерильные протоколы.
Его руки, как всегда, мёрзли в карманах тёмного пальто, пальцы сжимали скомканные записки – привычка из академических времён, когда каждая мысль требовала немедленной фиксации. Мягкий шарф, подарок матери прошлой зимой, был намотан вокруг шеи с той заботливостью, которую Алекс не мог проявить к себе сам, но принимал от других с тихой благодарностью. Двадцать восемь лет, средний рост, тонкие руки, которые больше подходили для перелистывания страниц, чем для чего-либо практического – таким он видел себя в отражениях витрин, мимо которых проходил.
Городской аудиопоток журчал в эфире, как привычная радиопередача: «Доброе утро, Город! Сегодня влажность семьдесят два процента, температура плюс двенадцать, и не забудьте – ваш любимый кофе ждёт вас на углу Восьмой и Пятнадцатой. Улыбнитесь, вы прекрасны!»
Витрина справа от него мигнула приветствием: «Алекс, хорошего дня!» – она распознала его лицо через встроенные камеры. Он кивнул автоматически, зная, что система не увидит жеста, но всё равно сделал это из вежливости к городу, который вёл себя как живое существо с рассеянным вниманием.
Алекс любил и ненавидел это одновременно – способ, которым Город знал всех своих обитателей, помнил их предпочтения, предугадывал желания. Это было удобно и жутковато, как отношения с чрезмерно заботливым родственником, который читает ваш дневник и делает вид, что не читал.
«Ещё один день продажи эмоциональных лоботомий», – подумал он с привычной самоиронией. «По крайней мере, кофемашина меня не осуждает.»
Эта защитная дистанция – лёгкая усмешка поверх искреннего беспокойства – стала второй натурой после того, как он покинул академическую психологию. Там, в университете, где он преподавал когнитивную терапию студентам с горящими глазами, его просили ставить публикации выше людей, цифры выше истины. Конфликт назревал медленно, как трещина во льду, пока однажды не разверзся под ногами. Алекс отказался подписать исследование, в котором данные его пациентов были использованы без их осознанного согласия, и это стало концом его академической карьеры.
Провинция, откуда он родом, казалась теперь другой планетой – тихие улицы, где все знали друг друга не через алгоритмы, а через десятилетия соседства. Его родители, спокойные люди, работавшие в местной библиотеке и музыкальной школе, приняли его решение уехать в Город с той мягкой грустью, которая не требовала объяснений. Они понимали, что их сын ищет что-то, чего нельзя найти в рамках прежней жизни.
Метро гудело под ногами, электросамокаты со свистом проносились мимо, их пилоты – молодые люди в спортивных куртках с логотипами доставочных служб – лавировали между пешеходами с профессиональной ловкостью. Алекс спустился в подземный переход, где стены были покрыты голографическими объявлениями: новые курсы самосовершенствования, акции на когнитивную модификацию, рекламу приложений, обещающих счастье за разумную абонентскую плату.
Одна голограмма показывала пару, держащуюся за руки, их лица светились той идеализированной радостью, которую можно было купить в комплекте с правильными убеждениями. Слоган гласил: «
