– Догоняй, брат!
Обычно степенный Ферка пришпорил коня, едва они съехали с
Дунайского тракта на проселочную дорогу, и пустил галопом. Шандор
лишь покачал головой и поспешил следом. В другой раз подумал бы,
прежде чем согласиться, но степь манила просторами, свобода
пьянила, заставляя забыть об осторожности.
Гнедой быстро догнал вороного. Несколько минут они бежали ноздря
в ноздрю, но вскоре конь Шандора вырвался вперед. Из-под его копыт
едва успели вылететь перепелки. Птицы тяжело, шумно поднялись и
вскоре снова сели, затаились в высокой траве.
Конь, повинуясь воле хозяина, не дрогнул, не сошел с пути. Ферка
едва удержал своего.
В прошлом друзья часто устраивали подобные игры, соревнуясь в
силе и ловкости. О том беззаботном времени Шандор старался не
вспоминать. Он все потерял и винить в этом мог лишь себя и пылкое
влюбленное сердце.
Кони мчались все быстрее. Деревья по левую руку слились в
пестрый зеленый ковер, яркий, да не разобрать узор. Ветер свистел,
подгоняя молодых мужчин.
Так они увлеклись, что слишком поздно заметили девушку. Та будто
по волшебству появилась. Еще мгновение назад не было ее, а тут
словно из-под земли стройной осинкой выросла.
Ферка свернул в сторону, направил гнедого в заросли полыни и
чертополоха, молясь, чтобы верный скакун не переломал ноги. Сделал
большой круг, прежде чем повернул обратно.
Шандор и этого не успел. Понимая, что его вороной если не
раздавит, то покалечит девицу, свесился с седла и подхватил ее.
Положил поперек коня.
– Пусти! – закричала та. – Глаза выцарапаю, а тебе не дамся,
турок.
– Плохо ты знаешь турок, если принимаешь меня за одного из них,
– ответил Шандор.
– Мне что влахи, что турки – все вы одинаковы.
– Стыда в тебе нет? Отец с матерью не воспитали? Зачем так
говоришь?
– Нет у меня ни отца, ни матери. Совести у тебя бы одолжила, да
тебе самому не досталось.
Не девка, а крапива жгучая, мелькнула мысль. В незавидном
положении оказалась, но ни в одном слове не уступила. То ли
отчаянно-смелая, то ли хлебнула горя и теперь уже ничего не боится.
Жаль, ежели так.
Конь под двумя седоками пошел тяжелее. Шандор и вовсе придержал
его, как только стало возможным. Сжал ногами бока, чтобы самому не
упасть, завязал узлом уздечку. Освободив руки, развернул девушку,
посадил перед собой и тут же получил пощечину.
– Еще угостить или довольно с тебя будет? – спросила она с
вызовом.
Незнакомка вздернула подбородок. Шандор обхватил ее руками, не
позволяя вырваться. Она быстро затихла в его объятиях. Только карие
глаза горели огнем. Сердце гулко стучало, выдавая ее волнение.
Грудь под вышитой блузкой часто поднималась и опускалась.
– Довольно, – ответил Шандор с усмешкой, – встретила, приветила
гостя с дороги.
– Я тебя в гости не звала, в доме своем не ждала, к обеду не
накрывала. Пусти, а то хуже будет.
– Куда уж хуже? Как к врагу отнеслась, будто не домой приехал, а
на чужую землю покусился.
Думал пристыдить девицу, да та и бровью не повела. Оттолкнула
его руки и спрыгнула с коня. Кубарем прокатилась с пригорка. Резво
вскочила на ноги и побежала к лесу. Только белая рубашка мелькнула
да темные косы за спиной.
Шандор было хотел поехать за ней, да вовремя остановился.
Напугает только. Вроде спас и благодарности не просил, а в глазах
незнакомки чуть не врагом оказался. Та мало того, что ударила, так
еще и оскорбить норовила. Шандор слышал, как она запела, едва
достигла кромки леса. Видно поняла, что конь там ноги переломает, а
потому осмелела.
Как в четверг да поутру
Шла Илинка по воду:
На заре она вставала,
Черны очи умывала,
Да с бадеечкой в руке
Подошла к Дунай-реке[1].
– Дикая совсем, – пробурчал Шандор.
Он помнил эту песню о девице, похищенной турками. Та предпочла
утопиться, чтобы не потерять честь, не попасть в рабство. Обидно
было слышать такие слова. В том, что они предназначались ему, не
приходилось сомневаться.
