– Глашка! Глашка, проснись!
Я, застонав, потянула на голову одеяло. Вот же дал дед имечко! За всю жизнь так толком и не привыкла.
– Вставай, ленивая корова!
Это кто там такой добрый? У меня, между прочим, голова раскалывается – неудивительно, чудо, что вообще жива осталась.
– Да вставай ты, барыня недоделанная!
Щеку обожгла пощечина. Я подскочила в кровати, проглатывая ругательство.
– Нашатырку вы сами выпили, что ли?
Успела заметить движение, на автопилоте перехватила летящую к моему лицу руку. И замерла, ошалело хлопая глазами.
На меня, точно так же ошалело, смотрела никакая не медсестра и не санитарка, а женщина в застиранном и потерявшем цвет платье, будто добытом из костюмерной фильма про восемнадцатый век. Сама женщина выглядела чуть моложе платья – где-то на полтинник, если допустить, что чепец с кружевами и поджатые гузкой губы накинули ей лет пять.
А рука, которой я остановила еще одну пощечину, была явно не моей. Ни намека на маникюр, пара заусенцев и обломанные ногти. Четкая граница между загорелой кистью и белой кожей за узким, раза в полтора тоньше моего запястьем – похоже, от длинного рукава. Эти руки занимались грязной работой и не знали, что такое домашние перчатки.
Я вылетела из кровати, заметалась в поисках зеркала. Через пару секунд опомнилась: судя по интерьеру этой каморки, зеркало искать бессмысленно. Во всех отношениях: во-первых, ему неоткуда взяться в комнате, где половицы скрипят от каждого шага, по ногам немилосердно дует, а чем обиты или покрыты стены, и вовсе не различишь в жалком пламени одной свечи. Во-вторых, я, очевидно, не я.
Кажется, я не просто отключилась, надышавшись дымом, а отправилась прямиком на тот свет.
Эта мысль оглушила, я застыла, пытаясь припомнить. Дым, кашель рвет легкие, я на четвереньках подпихиваю под попу соседскую Василису, та волочит за собой трехлетнюю сестру – малышка перепугана так, что даже не брыкается. На полу дыма меньше, но у входной двери все же приходится встать, чтобы открыть замок – тут меня и накрывает, я вываливаюсь в подъезд вместе с дверью. «Глафира Ивановна!», а дальше – тишина. Надеюсь, девчонкам хватило ума не возиться со мной, а выйти в открытую дверь и сбежать по лестнице, чтобы все было не зря.
– Глафира Андреевна. – Дама с гузкой, похоже, опомнилась, яда в голосе было столько, что я поежилась. – Барышня, не соизволите ли вы одеться и спуститься на кухню?
– Чего? – отмерла я. Переступила окоченевшими ногами.
– Шевелись, корова ленивая! – рявкнула она. – Тетка твоя проснется, кофий к ней сам прискачет?! И готовить я одна должна?
Она хлестнула меня какой-то тряпкой, я машинально увернулась. Растерянность сменила злость. Не знаю, кто я сейчас и кто эта женщина, но я даже с отпетыми двоечниками так не разговариваю. И с собой так обходиться не позволю.
– Рот закрой, – негромко проговорила я. – Если не хочешь, чтобы я тебе его с мылом вымыла.
Кухарка, или кто там она, замерла, хлопая глазами. Отмерла.
– Чи-и-иво?
Она снова замахнулась тряпкой. Я поймала ее, дернула на себя. Тетка потеряла равновесие, взвизгнула. Пользуясь ее замешательством, я вытолкнула скандалистку в дверь, благо до той было три шага. Захлопнула ее. Крючка или какой-нибудь защелки изнутри было не предусмотрено. Быстро оглядевшись, я подхватила метлу, засунула ее в дверную ручку, заблокировав дверь.
Снаружи донеслись ругательства. Я покачала головой – пожалуй, рот с мылом этой даме придется вымыть еще не один раз. Встряхнула оставшуюся у меня в руках тряпку. Это было платье, такое же древнее, как и на горластой бабе, только еще и обтрепанное по подолу, и залатанное. Я огляделась еще раз, но больше ничего похожего на одежду не обнаружила.
