Утро выдалось очень солнечным, это было понятно по узенькому лучику света, который нашел лазейку в плотно занавешенном окне и проник прямо в глаза. Профессор Абай перевернулся на другой бок и решил, что можно доспать, но утренняя память зашевелилась в глубине сознания и стала вытаскивать из извилин необычайный сон, который тоже немедленно проснулся и настойчиво заставил вспоминать себя. Когда остатки ночной дремы слетели окончательно и сон восстал из сознания в четком и законченном виде, профессор даже сел в кровати и уставился в стену, как будто на ней мог быть спроектирован экран и на нем прокручен этот удивительный сон, так ярко осветивший его сознание.
«Не может быть, чтобы сны были такими четкими и яркими! – подумал он. – Уже неделю я вижу этот странный сон, и в таких подробностях, что на сон это уже никак не тянет. Может я подключился к какому-нибудь ретранслятору или у меня открылся третий глаз, про который ученые с усмешкой рассуждают по всему миру? Но просто так ничего не бывает. Тебе ли не знать этого? Теория вероятности и даже невероятности об этом говорит. Ты на самом деле веришь во все запредельное или нет?! Веришь ведь! А это именно запредельное!»
Кофе был очень горячим, и профессор Абай обжег себе нёбо и язык – выплюнул его со злостью и на свою торопливость, и на свою память. Знал ведь, что кофе только что закипел и остыть так быстро никак не мог, но ночной сон и здесь сделал свое подлое дело. Теперь губы будут болеть очень долго. У профессора Абая было странное строение рта и языка – это называлось в медицине «географический язык» – и горячая пища ему была противопоказана.
Но торопливость и забывчивость профессора как бы специально толкали его к новым воспоминаниям о сне. Наверное, он должен был вспоминать его до мельчайших подробностей, пока не вспомнит и не запомнит навсегда.
Профессор Абай пересел в кресло и задумался. Думать его заставлял все тот же сон. Он его не отпускал ни на минуту и висел в сознании, жужжа в мозгу навязчивой пчелой. Не может быть, чтобы сон был именно таким! Уже неделя, как он поселился в его организме и жил теперь там своей собственной жизнью, не давая возможности отмахнуться от этого феномена.
– Давай-ка будем рассуждать здраво, – сам себе вслух стал говорить профессор. – Я ведь есть здравомыслящая сущность! Да? И мало этого, я здравомыслящий ученый! Что такое есть сон? Как смешила нас сказка про Али Бабу и Джина из бутылки: «Сон есть не сон, а не сон есть сон…» – или как там правильно это звучало? А что есть у меня? Это сон или не сон? Или это явь и на самом деле элементарная передача информации? Тогда почему именно мне? На передачу информации это тянет явно и на сто процентов! Но почему именно мне? И почему так порционно? Как будто я смотрю длинный сериал… И такой красочный!
Профессор Абай полностью сосредоточился на своих мыслях, и ему казалось, что он начинает погружаться в магию своего сна и зависает между небом и землей, в том непонятном, что древние индусы называют нирваной.
«Как интересно, – подумал он. – Я много об этом читал, слышал рассказы людей, владеющих древними практиками, но считал это надуманной глупостью. Думал, что они врут друг перед другом и придумывают несуществующие ощущения. А оказывается, они есть! Эти ощущения. И правда, ноги начинают гореть и просятся вытянуть их параллельно земле… Пожалуй, надо бы лечь и отдаться этому странному состоянию…»
Профессор Абай улегся на диван в гостиной, но понял, что лежать он должен плоско, без подушек, и на чем-то жестком. Он постелил на пол покрывало, и, почему-то подумал, в какую сторону лечь головой будет правильнее – на запад или на восток? Этого он еще не знал. Его подсознание выбрало: головой на восток.
