Аннотация к книге "Хрустальное сердце для
балагура"
Слава изменчива, а любовь толпы
недолговечна.
Я убедилась в этом на собственном опыте, и, столкнувшись на
ступеньках университета с местной звездой втайне пожелала данному
постулату воплотиться в жизнь. Уж слишком упрям, навязчив и
назойлив оказался Константин Елизаров, выбесивший при знакомстве.
Но, быть может, первое впечатление не самое
верное?
Пролог
Свет. Камера...
Я прикусила губу, закрыв глаза и
сжав пальцы. Полтора года назад все было иначе. Я приплясывала бы
на месте от нетерпения, отмахиваясь от попыток гримера поправить
макияж и безукоризненно уложенные в затейливую прическу волосы. Я
бы точно угадала нужный момент и шагнула под свет софитов с
величием и гордостью, так, как и положено королеве сцены. И
танцевала бы также – уверенно, властно, дерзко. Глядя на зрителей и
остальных участников снисходительно и насмешливо.
Провела рукой по волосам, ероша
распущенные, чуть завитые пряди. И тихо хмыкнула, качнув головой.
Да, полтора года назад все было бы так обыденно и так знакомо, что
даже неприлично. А еще скучно, и все замечания, критику или похвалу
я принимала бы как должное, все также снисходительно кивая в ответ.
Не думая о том, что когда-нибудь будет иначе.
«Ты теперь никто и звать тебя никак.
Чтобы блистать на сцене, надо пахать, как лошадь, а что теперь
можешь ты? Спотыкаться и падать?!»
«Так мило, что ты зашла
поздороваться. Но тут не богадельня, так что… Ты же помнишь, где
выход?»
Поежилась, поведя плечами, и
стиснула кулаки сильнее. Я помнила каждое слово, каждый
взгляд, каждую ухмылку. Их фальшивые слова сожаления и пожелания
скорейшего выздоровления. Дорогущие букеты из удушливо пахнущих
лилий и слишком сладко воняющих роз. Безликие открытки и жадные
взгляды, и смешки. Снисходительные, уничижительные, обидные.
Врезавшиеся в память, в душу не хуже
осколков стекла в бедро.
- Ярослава, ты готова? – помощник
ведущего коснулся моего плеча, вырвав из воспоминаний. Глянул
оценивающе на мое бледное лицо и поджатые губы. И вздохнул,
постучав по наручным часам. – Три минуты. Твой выход.
Я молча кивнула, вновь закрывая
глаза. В душе бушевал ураган, пальцы подрагивали и вовсе не в такт
звучавшей как сквозь вату мелодии. И я боялась, до подгибающихся
колен и панической атаки. Боялась не справиться, не суметь, не
дотянуть. Ведь войти в одну реку дважды нельзя, так ведь?
Мимо меня пронеслась компания
девчонок, оживленно делившихся впечатлениями. Ведущий, поправив
галстук-бабочку, прокашлялся и что-то сказал. Я, честно говоря, не
слышала, пытаясь подавить поднимавшуюся из глубины души волну
паники. И очнулась только, когда кто-то толкнул меня в спину,
намекая, что пора.
Шумно вздохнув, я качнулась с носок
на пятку и обратно. И шагнула вперед, на сцену, разом отбросив в
сторону все сомнения и страхи. Обо всем этом я подумаю потом, а
пока…
Мотор!
Тонкие, жалобные ноты фортепиано.
Легкий, бегающий перебор. Едва уловимое, тонкое пение скрипки.
Переплетались, смешивались, утягивали за собой.
Шаг вперед, еще один, еще. Пируэт.
Легкий, порывистый, стремительный. Так, чтобы тонкая ткань юбки
взлетела вверх, скрыв силуэт. Скользящее движение в сторону. Прогиб
спины. Закрыв глаза, я замерла, на долю секунды, не больше. Сердце
пропустило удар - я ожидала вспышку боли в травмированной ноге.
Музыка набирала обороты. Фортепиано
звенело, яростно и настойчиво. Скрипка переплелась с альтом и
виолончелью, и это трио лишь иногда разбавлял гулкий звук
контрабаса. Мелодия настойчива и уверена в себе, она дерзкая и
такая манящая, что удержаться нет сил. И…
«Ты сможешь, Яра. Сможешь!»
Поворот, прыжок, мах ноги. Отбросив
свой собственный страх, страх провала и неудачи, страх боли, я
отдалась на волю музыке. Забыв о людях, сидящих в зале, потерявшись
в неровном свете софитов и не слыша ничего, кроме стремительно
меняющейся мелодии и быстрого стука сердца.
