1
Есть тот человек, кем ты считал нужным стать, и тот, кто ты на самом деле. Но я утратила и то и другое.
2
Сорняк – это цветок, выросший не на месте.
Это не мои слова, это дед так говорит.
Он видит красоту во всем; точнее, все, несоответствующее условностям, оказавшееся не на своем месте, он считает самым красивым – лучше всего прочего. Я каждый день замечаю в нем эту черту: он любит старый крестьянский дом больше, чем отремонтированный флигель, варит кофе в древней железной кастрюльке на газовой плите, на живом огне, а блестящая новенькая машинка для эспрессо, которую мама подарила ему три дня рождения тому назад, так и собирает пыль, забытая на кухонной стойке. Нет, он вовсе не враг прогресса, он первый ринется в бой ради перемен, но он любит подлинное, истинную форму каждой вещи. Взять даже сорняки: он восхищается их дерзостью, как они пробиваются повсюду, хотя их никто не сажал. Это свойство дедушкиного характера и привело меня к нему в час нужды – и теперь он рискует собственной безопасностью, чтобы предоставить мне убежище.
Убежище.
Это слово звучит в приказах Трибунала: Каждый, кто окажет помощь Селестине Норт или предоставит ей убежище, понесет суровое наказание. Какое наказание, они не уточняют, но, зная репутацию Трибунала, можно догадаться. Дедушка, похоже, вовсе не страшится той опасности, которую навлек на себя, приютив меня на своей земле, наоборот, угрозы еще более убеждают его в том, что он обязан меня защитить.
– Сорняк – это растение, которое хочет расти там, где люди не хотят его видеть, – добавил он, наклонился и толстыми, крепкими пальцами выдернул нахала из земли.
У него руки бойца, большие, широкие как лопаты, но и нежные: эти руки умеют растить и собирать урожай с его собственной земли, обнимать и защищать дочь и внуков. Эти руки, способные задушить мужчину, – те самые руки, которые вырастили дочь, возделали эту землю. Наверное, земледельцы – самые сильные бойцы, потому что у них есть связь с чем-то глубинным и драгоценным, есть ради чего биться, есть то, что стоит спасать. У дедушки – свои сто акров, в том числе клубничные поля, где мы сейчас, их он открывает летом для всех желающих, приезжают целые семьи собирать клубнику, и на эти деньги, как говорит дед, ему удается поддерживать хозяйство. И в этом году нельзя нарушать заведенный порядок не только из-за денег, но и потому, что Трибунал догадается: я прячусь у него. За дедом следят. Он должен делать то, что делает каждый год, а я постараюсь не думать, каково мне будет услышать голоса ребятишек, радостно рвущих ягоды, или насколько опаснее станет моя жизнь, когда в фермерскую усадьбу хлынут посторонние люди – они же запросто могут заодно с клубникой отыскать и меня.
В детстве я любила приезжать сюда вместе с моей сестрой Джунипер, мы тоже собирали клубнику, хотя под конец дня больше ягод оказывалось в животе, чем в корзине, но теперь это место уже не кажется волшебным, как прежде. Теперь приходится полоть сорняки по-настоящему, раньше-то все была игра.
Я знаю, эти рассуждения деда о сорняках, растущих там, где им не рады, относятся ко мне, это его специальная «крестьянская терапия», но, хотя намерения у него самые лучшие, мое положение от таких слов становится чересчур очевидным:
