Глава 1: Последний день Марка
Я проснулся и три минуты не мог вспомнить, жива ли она.
Потолок. Белый, с трещиной в форме молнии. Марк Волин смотрел на неё каждое утро вот уже год. Трещина появилась в день похорон – ударил кулаком, когда вернулся домой. Так и не заделал. Некоторые вещи должны оставаться сломанными.
6:47. Всегда просыпался в одно время, без будильника. Тело помнило распорядок прежней жизни, когда нужно было вставать к первому уроку Лизы. Готовить завтрак. Заплетать косички. Проверять портфель.
Три минуты.
Именно столько его мозг каждое утро играл в жестокую игру. Первые секунды после пробуждения – блаженное неведение. Потом смутное беспокойство: что-то не так. И наконец – удар памяти. Лиза мертва. Уже год как мертва.
Марк сел на кровати. Майка взмокла – опять ночные кошмары, которых он не помнил. Только ощущение падения и детский крик, обрывающийся на полуслове.
Квартира встретила его тишиной. Не уютной утренней тишиной спящего дома, а тишиной склепа. В детской за закрытой дверью пылились игрушки. На кухне в шкафу стояла её любимая кружка с единорогом. В прихожей на крючке висел маленький розовый рюкзак.
Музей мёртвого ребёнка. Он так и не смог ничего выбросить.
Душ. Горячая вода не смывала ощущение грязи внутри. Бритьё – лицо в зеркале принадлежало чужому человеку. Седина в висках, морщины у глаз, взгляд выцветший, как старая фотография.
– Марк Волин, – сказал он своему отражению. Психолог советовала: проговаривать имя, заземляться в реальности. – Тридцать семь лет. Архитектор. Живой человек.
Последнее далось с трудом. Живой. Технически – да. Сердце билось, лёгкие дышали, нейроны передавали импульсы. Но можно ли считать это жизнью?
Кухня. Кофе – чёрный, крепкий, обжигающий. Боль от горячего напоминала, что тело всё ещё способно чувствовать. На столе – чертежи торгового центра. Линии правильные, расчёты точные, но мёртвые. Как проектировать пространства для живых, когда сам ощущаешь себя призраком?
Телефон мигал уведомлениями. Четырнадцать пропущенных от мамы. Три от коллег. Одно от Нади – бывшей жены, которая ушла за полгода до аварии. «Не могу больше жить с твоей депрессией», сказала тогда. Если бы она знала, что депрессия – это только разминка перед настоящей тьмой.
8:15. Пора на работу.
Марк натянул костюм – броня против мира. Галстук душил, но это было хорошо. Физический дискомфорт отвлекал от метафизического.
У подъезда курил сосед Витька. Кивнул, не поднимая глаз. Все в доме знали про Лизу. Все старательно делали вид, что его не существует. Проще так – не нужно подбирать слова соболезнования к незажившей ране.
Метро. Час пик. Люди прижимались друг к другу, но каждый оставался в своём пузыре. Марк нашёл угол у дверей. Смотрел в чёрное стекло туннеля, где мелькали редкие лампы.
«Маяковская». Двери открылись, выпуская и впуская человеческую массу. В вагон вошла девочка с мамой. Лет восьми. Тёмные волосы в хвостиках, розовый рюкзак, в руках – потрёпанный плюшевый кролик.
Сердце пропустило удар.
Не Лиза. Конечно, не Лиза. Просто похожая девочка. Москва полна восьмилетних девочек с тёмными волосами. Но тело отреагировало раньше разума – шаг вперёд, рука потянулась…
Мать девочки прижала дочь к себе, бросив на Марка настороженный взгляд. Он отвернулся. В стекле двери отразилось лицо безумца – глаза дикие, губы шевелятся в беззвучном «Лиза».
Следующая станция. Нужно выходить, но ноги не слушались. Девочка что-то рассказывала маме, размахивая кроликом. Живая. Настоящая. Не призрак, не фотография, не сон.
Двери закрылись. Поезд тронулся.
На перроне остался огромный рекламный экран. Обычно там крутили рекламу шампуней или телефонов. Но сегодня экран пульсировал неоновыми буквами:
