Пролог
За четыре года до
основных событий.
–Как назвала хоть,
Альбин?
–Данечка…
–В честь
Данилы?
–Да… Пусть мой таким
же вырастет…
–А отчество?
Пауза, после которой
глухое:
–Александрович
Примеров. Игнат запретил.
***
Пётр в последнее время редко садился
за руль. С тех пор, как нанял водителя – получил несколько
дополнительных рабочих часов. Но сегодня пальцы с силой вжимались в
обитый кожей руль. И пусть перед глазами должна быть только дорога,
мысли о ней – в голове. Но ему то и дело приходилось
промаргиваться, потому что перед его – совершенно другое кино.
В ушах – разговор. На фоне –
кряхтение младенца. Его внука.
Его, мать твою, внука…
Чувствуя, что гнев возвращается,
Пётр потянулся к экрану автомагнитолы.
Когда он звонил Игнату в последний
раз? Почти неделю назад. Чем закончилось? Конечно, чувством
гадливости и непонимания. Долгими раздумьями. Осознанием, что в
этом – его крест. Поиски сил, чтобы нести.
Но тогда… Он ведь не знал ещё, что
этот щенок сотворил…
Пётр не успел нажать вызов, когда
услышал, как по салону разносится звуки входящего. На экране:
«Санта»…
И первая реакция, как всегда, тепло.
Она звонит ему сказать то, что он и сам знает. Видел списки. Его
умница поступила на бакалавриат. Его малышка – будущий юрист. И
через сорок минут, когда он вернется домой, когда немного придет в
себя, когда сделает так, что Игнат осознает, какую жесть творит, он
погладит дочь по голове, обнимет крепко и искренне скажет, что не
сомневался.
Но вот сейчас Пётр скидывает.
Набирает своего старшего…
Который всегда был сложным. С
которым всегда было сложно. Но о котором он и подумать не мог…
– Алло, отец…
Он отвечает так, будто одолжение
делает, а у Петра вслед за пальцами, которые впиваются в руль,
сжимаются челюсти. Он не матерится. Старается, во всяком случае, но
вот сейчас…
– Ты что о себе возомнил,
говнюк?
Он и людей-то не оскорбляет. Никогда
не позволял себе подобного ни с одним из своих детей, но старший
сотворил такое, что иначе не обратишься.
Да и ему – как с гуся вода. Фыркает
там, паузу держит…
– Донесла, значит…
Шипит, будто это она
виновата, что донесла.
Она, а не он, что ведет себя, как
говно последнее…
– Мне Мила твоя «донесла», Игнат.
Позвонила вчера, рыдала… Я не поверил. К Альбине поехал…
Пётр замолк, сам толком не зная,
чего ожидать. А в ответ ему – тишина. Машина несется по крайней
левой. Глаза щиплет так, будто воздух пересушен. Сердце, которое
начало болеть ещё в квартире у Альбины, до сих пор никак не
успокоится.
В подлокотнике есть таблетки. Нужно
достать, выпить, съехать на обочину и постоять. Подышать.
Успокоиться.
Вспомнить о Санте и её новости.
Забыть об Игнате и о новости от него…
– И как съездил?
Вопрос Игната – с едкой издевкой,
сердце Петра сильнее сжимается. Лицо – кривится. Будь они сейчас
рядом – его «наследник» уже получил бы пощечину. И это тоже
вопреки. Потому что ни разу… Ни на одного из них он руку не
поднимал.
На одинаково любимых троих своих
детей.
– Ёрничать не смей! Услышал? – рука
Петра ударила по рулю. Он не знал, слышен ли звук на стороне сына,
но это и неважно. Он не для устрашения. Он просто сдержаться не
может.
Его натурально рвет на части.
Он никак не может вписать в картину
мира.
В то, чему сам сына учил.
Любви. Ответственности. Верности.
Честности. Уважения.
Он не дурак, он всегда видел, что
Игнат – тот ещё эгоист. Он сознательно не облегчал сыну жизнь там,
где знал – парень может и должен добиться сам. Он получал за это
свои камни. Обвинения в нелюбви. В том, что бросил.
Он многое ему прощал.
Он всегда готов был протянуть руку,
если сын придет.
Сын же…
– Отец… Орать не надо… Поздно
воспитывать…
Ответил, будто утомленно, разозлив
ещё сильнее. Пётр слышал, как бьется его сердце. В груди, в
висках.
