Больно дышать. Ещё больнее
шевелиться, но тело в отчаянном приступе отплясывает на холодном
металлическом полу брейк-данс. Солоноватый привкус крови неприятно
заполнил рот. Но, как ни странно, боли от торчащего из живота
здоровенного меча я не чувствую. Только смотрю на него
вылупленными, как у попавшего в костёр камина Санта-Клауса,
глазами, и не могу поверить в случившееся…
А, ну да, я не оттуда начал.
Ну уж простите, гады! Сложно здраво
мыслить, когда твои кишки превратились в кровавую кашу!
Так, о чём это я… Ах, да!
Давайте я расскажу сначала…
11 год от Разлома по
новому летоисчислению
Я сидел за высоким кустом, отводя
свободной рукой ветви в стороны, для лучшего обзора. Другой я
прижимал приклад автомата к плечу, положив указательный палец на
спусковой крючок. И волновался…
Рядом, на земле, валялся Лёшка.
Именно так, не «Лёша», или «Лёха», а Лёшка, и никак иначе не звали
этого мелкого, вечно лохматого светловолосого мальчугана со
вздёрнутым носом и постоянно шевелящимися большими зелёными
глазами. Будучи девяти лет от роду, Лёшкин взгляд горел решимостью
и взрослой осмысленностью, которую лично я не встречал у детей его
возраста. Он, так же, как и я, смотрел через кусты вперёд,
внимательно нахмурив брови.
Глаза волей-неволей уставились на его
ноги, как часто бывало, когда Лёшка меня не видел. Взгляд будто бы
сам собой притягивало к двум высушенным веткам, которые заменяли
мальчонке конечности. На таких не встанешь, не походишь и не
побегаешь. Но это уродство мальчик не заслужил: не получил по
причине болезни, травмы или несчастного случая. Родился таким.
Вероятно, как говорит он сам, из-за того, что родился на свет уже
После… И пусть я часто допытывался, о чём тот ведёт речь, Лёшка
лишь замолкал, больше не говоря ни слова. А я не надоедал
расспросами.
Я вспомнил наконец, зачем мы здесь, и
вновь устремил взор меж веток кустов, сощурившись. Перед нами
разлеглась ярко-зелёная поляна. Слишком, надо сказать, зелёная, для
этих мест, где остались лишь корявые чёрные деревья, да жидкие
кустики с пожухлой травой. Первый признак Кода.
А на поляне гулял, пощипывая травку,
единорог. Нет-нет, я знаю, что не ошибся. Всё правильно сказал: не
носорог, а самый настоящий единорог. Мистический конь с рогом на
лбу, если вы не знали. Только этот – совсем уж какой-то в край
мистический. Сошедший скорее уж не с картинок мифов и легенд, а из
какого-нибудь детского мультика: гладкая лоснящаяся кожа животного
имела ярко-розовый цвет, а грива переливалась всеми цветами радуги.
Меня, по правде говоря, потянуло блевать. И я подумал, что Настёнка
наверняка бы завизжала от восторга, если бы я подарил ей эту
зверушку.
«Не, дружище», – усмехнувшись,
подумал я, аккуратно приподнимая дуло автомата. – «Сегодня ты
пойдёшь на потроха.».
Я многозначительно посмотрел на
Лёшку. Тот, будто почуяв внимание на своей персоне, тут же повернул
ко мне лицо. Вид его был донельзя спокойным. А я переживал. И
ладони, вон, вспотели. За последнюю неделю охота совсем не
ладилась, и тут посчастливилось отыскать кусок Кода. Облажаюсь – и
дядька Степан меня со свету сживёт. Потому торопиться не
следовало.
– Ну? – кивнул я Лёшке. – Что
видишь?
Тот понятливо кивнул в ответ и снова
повернулся к поляне. Только на этот раз с таким напряжённым лицом,
что на висках мальчонки невооружённым глазом стали заметны
выступившие, как черви, вены. А затем его затрясло, и из носа
потекла струйка крови. Он выдохнул и вновь повернулся ко мне.
Автоматически сунув руку в карман, я
вызволил из него плохо очищенный платок. На нём навечно
отпечатались десятки маленьких розовых пятнышек. Остались с прошлых
совместных охот. Я протянул платок Лёшке. Тот привычным движением
вытер кровь.
