Лето выдалось на диво теплым с самого начала. Рано зацвели яблони, пчелы вились вокруг укутанных белой пеной лепестков, жужжали не рассерженно, но трудолюбиво; ковром ромашек покрылись поля вокруг замка, а в речушке, трепеща крыльями и отчаянно охая, утка обучала плавать выводок пушистых серых комочков. На лесном озере поселились лебеди; эту гордую, великолепную пару Рангхиль видела, когда отправлялась в долгие прогулки. За прогулки, кстати, ей вечно доставалось от брата.
– Ты снова бродила где-то целый день, – попрекал ее Роалль, когда она возвращалась в сумерках, и подол платья был предательски намокшим от росы. – Вокруг полно отребья. Неужто ты хочешь стать жертвой разбойников или любого мерзавца, что захочет покуситься на жизнь беспомощной женщины?
– Не так уж я беспомощна, – улыбалась Рангхиль, выбирая сосновые иголки из густых светлых волос, которые она больше всего любила носить распущенными, ниспдающими ниже талии серебряным водопадом.
– Да, милая сестра, я-то знаю об этом, но и мужчина не справится с десятком озверевших противников, коли он не великий воин. А у тебя и оружия нет, только нож, и еще ты в платье.
– Мне это не помеха.
Нож с костяной рукояткой Рангхиль всегда носила на поясе. Такой же покоился в ножнах, что Роалль ни разу не оставил нигде и не забыл. Рукоять с вырезанными на ней рунами защиты и силы и с бегущим волком – это был подарок отца, одинаковый для обоих близнецов, на их десятый день рождения. И еще десять лет прошло с тех пор, а лезвие, выкованное превосходным кузнецом, не сточилось, не сломалось и не заржавело. С таким ножом можно выходить на противника – если, конечно, умеешь сражаться. Рангхиль умела.
Траур по отцу закончился еще в апреле, когда сырые северные ветра сменились легким морским бризом, не слишком частым гостем на просторах Нортумбрии. Здесь, неподалеку от Йорвика[1], привыкли к иной погоде: хмурым тучам, низко несущимся над землей, и дождю, и прохладе. Чем дальше к северу Англии, тем хуже, утверждал Хальдор – помощник брата в ратных делах и второй командир после него. Дальше начинаются горы, поднимающиеся острыми пиками к сумрачному небу, пасут овец племена, до сих пор не утратившие первозданной дикости, и раздаются душераздирающие песни таких инструментов, что здесь сроду не звучали бы.
Рангхиль оставалось верить Хальдору на слово: сама она никогда не покидала окрестностей родного дома. Вся ее жизнь прошла здесь, на пологих холмах и равнинах, среди лесов, узких рек и птичьего щебетанья. А также среди саксонских и данских крестьян, воплей волов, хохота пьяных воинов в длинном зале, звона железа в кузнице и тихого потрескивания свечей, когда шьешь долго, и глаза слипаются.
Остальной мир был словно затянут туманной дымкой: Англия с ее королевскими проблемами, венценосным святым[2] и дележом земель и власти почти не касалась Рангхиль. Вплоть до прошлого года, когда умер ее и Роалля отец, могучий Олаф Миккельсен, и горе, затопившее сердца, со временем сменилось тревогой.
– Налей-ка еще, – Роалль подставил служанке кубок, чтобы та вновь наполнила его сладким прошлогодним элем, и повернулся к сестре. – Значит, припасов немного?
– Ты же помнишь, каким было прошлое лето, – поморщилась Рангхиль. – Природа словно плакала по отцу. Пшеницу побило градом, и мы смогли собрать лишь три четверти того, что обычно. И это было удачей. Перед самой посевной нам пришлось начать раздавать зерно из амбаров замка, зерно, предназначенное на семена.
– Но скотину градом не побило? – вздохнул Роалль. Вообще-то, хозяйка замка отвечала только за порядок в замке и работу хозяйственных служб, а все вопросы с крестьянами должен был решать хозяин, но Роалль больше склонен был к ратному делу, как и их отец Олаф. Поэтому Рангхиль с радостью и удовлетворением взяла на себя заботу о благополучии имения, советуясь с братом лишь при принятии самых ответственных решений, от которых зависела жизнь многих. Замком же и всеми его службами Ранди занималась с тех пор, как научилась считать и читать, то есть, лет с десяти. Олаф Миккельсен вдовствовал давно, так что дому к тому времени отчаянно требовалась хозяйка.
