В дверь стучат.
Оли́во не реагирует, так и остается лежать, натянув одеяло до подбородка и закинув руки за голову.
Он знает, это она. Поэтому не отвечает и продолжает созерцать потолок. Говорить «минутку», «не сейчас» или «хочу побыть один» бесполезно – все равно войдет.
Так что он молчит, и она входит: босая, бритоголовая, крепкого сложения, в своей синей спецовке – ну точно Оди из первого сезона «Очень странных дел»[2]: в комбинезоне механика, лет на пять постарше и без всяких там паранормальных способностей. Не знаю, понятно ли объясняю.
Оливо уверен, сейчас она уставится на него своими рысьими – Lynx lynx – желтыми глазами. Всегда так смотрит, когда входит, не дождавшись ответа: «минутку», «не сейчас» и прочее.
– Ну что, головастик, сдрейфил?
Оливо молчит.
– Ты здесь уже семь месяцев, головастик-отшельник, а все еще не понял, что в час дня нужно быть в столовке?
– Я не хочу есть.
– А кому какое дело – хочешь или не хочешь? Все за столом… – И она взглянула на запястье, словно там были часы. – Уже тринадцать минут. Это значит, что сейчас Гектор придет звать тебя на обед, а ты говнишься, головастик-прогульщик.
Оливо молчит, уставившись в потолок.
Она подходит к нему, ступая босиком по зеленому линолеуму бесшумно, словно кошка, идущая по спортивному залу. И так усаживается на кровать, что Оливо не может даже шевельнуть ногой под одеялом.
– Скоро Гектор явится-а-а! Давай ищи причи-и-ину! – напевает она. – Чтобы Му-у-унджу с тебя шкуру не содра-а-ал.
Оливо продолжает неотрывно смотреть на потолок. В книгах и фильмах там всегда находится какое-нибудь пятно, напоминающее главному герою корабль, лошадь, картину Караваджо[3] или детскую игрушку, и это говорит о том, какой он, этот герой, ранимый, забавный, глубокий и мечтательный человек.
А над Оливо потолок белый, практически без изъяна, если не считать длинную ровную трещину, тянущуюся от светильника к стене. На нее можно пялиться часами, и она напомнит тебе лишь прямую на плоскости, соединяющую точку «А» с точкой «Б», из Евклидовой геометрии, – что совсем не сделает тебя ранимым, забавным, глубоким и мечтательным, самое большее – подумаешь об инженере. Не знаю, понятно ли объясняю.
– Снова мозги себе трахаешь, головастик Роршах?[4] Но тебе повезло: у тебя есть Аза. Пока ускоряешь свои нейроны, мне как раз пришла в голову кое-какая идейка. Интересно? Рассказать?
Оливо знает: стоит ему лишь чуть-чуть перевести взгляд, как он увидит ее смуглую гладкую кожу, маленькие ноздри с кольцом-пирсингом, ямочки на щеках, легкий пушок над губой и небольшой шрам на правой брови. Как же ему неловко оттого, что она смотрит на него так близко; он тысячу раз говорил об этом, но Азе плевать. И она делает так всегда, когда захочет.
– Ну что, интересно, какая идейка-то, тормознутый головастик?
– Угу, – сдается Оливо, едва кивая в знак согласия, чтобы Аза не сильно радовалась.
– Так вот, слушай меня. Знаешь, кого было бы видно человеку, глядя на тебя в эту минуту?
– Кого увидел бы человек, посмотрев на меня?..
– Хорошо-хорошо, головастик-Т9! Кого увидел бы человек, посмотрев на тебя в эту минуту? Скажу тебе: увидел бы шестнадцатилетнего тощего подростка, бледного, как труп. Кузнечика в шерстяной шапочке – локти торчат, скулы выпирают, лоб как у неандертальца, зрачки расширены, сердце еле бьется, кожа ледяная и руки дрожат. Что получается?
– Что получается?
– Получается, если скажешь Гектору, мол, у тебя холера, бубонная чума или что-то в этом роде, он тут же купится!
