Они были такими разными — мужчины, которые умели разделять мою
жизнь на «до» и «после». Разными, родными, чужими. Стояли напротив
друг друга, готовые убить, не помнящие, откуда родом их вражда,
затянувшаяся на десятилетия.
А я помнила. Все. Переводила взгляд с одного на другого,
отрешалась от слов, которыми они пытались ранить друг друга —
бесполезно, рикошетило-то в меня. И вспоминала.
Мы жили в маленьком городке. Мама отдала меня в школу очень
рано, только шесть летом исполнилось. Говорила — я казалась ей
такой взрослой. И мне не было страшно. Учительница, что учила ещё
мою маму, ребята, с которыми я играла во дворе. А потом мы
переехали.
В шестой класс я пошла уже в новой школе, в новом, большом
городе. Стояла перед дверью кабинета и страшилась сделать шаг и
войти. Завуч — вспомнить бы ещё, как её зовут — чуть подтолкнула
меня в спину.
И тогда я поняла: я — маленькая. Очень маленькая в мире этих
детей, которых шестиклассниками язык бы не повернулся назвать. А
они повернулись все и посмотрели на меня.
— Катя Коломейцева, — представила меня завуч и ушла, оставив
один на один с толпой незнакомых ещё одноклассников.
На последней парте мальчишки: один — светлый, волосы льняные, да
ещё и вьются, глаза — плошки, а второй — черноволосый, вихрастый. И
оба на меня смотрят.
— Дюймовочка, — наконец, сказал тот, что очень походил на
ангелочка с картинок, которые любила рисовать моя мама. И, видимо,
для вескости прибавил: — Блядь.
Так ко мне кличка и прицепилась. А Сенька — это он сказал —
всегда стремился казаться хуже, чем есть. Ненавидел, когда с ним
сюсюкали пожилые дамы. Его даже учителя все любили. Попробуйте не
полюбить такого — синеглазого и светлокудрого. И курить Сенька
начал раньше всех. И материться. И девственности — закономерно —
лишился раньше всех.
Эта дружба началась странно. Началась и растянулась на годы. Я
сидела и перечитывала сочинение. Длинное, надо сказать — я всегда
была старательна.
— Сама? — с уважением спросил Димка — второй товарищ,
черноволосый.
Я кивнула.
— А мне напишешь?
Я покачала головой. Мальчиков я чуть побаивалась.
— А если математику за тебя решу?
Вздохнула. Математика моей старательности поддаваться не хотела.
И я написала сочинение. И Сеньке тоже. А потом оказалось, что нам
домой идти по дороге. И почему они меня, мелкую, взяли в компанию
свою? Защищали по-своему. Сенька у меня сигарету отобрал, когда мне
четырнадцать было. Пообещал даже, что руки сломает. Помогло — я
потом лет пять не курила.
И первый глоток пива — холодного, горького, противного — тоже
сделала в их шальной компании. Пиво было невкусным. Зато дарило
смелость. Такую, что вглядывалась в лица своих друзей и… ревновала.
Не понимала ещё даже, но первые их романы пережила с трудом.
А потом, в десятом уже классе, я внезапно вытянулась так, что
Дюймовочкой быть перестала. Пошла на дискотеку — дурацкую школьную
дискотеку — последний звонок. И ревела в туалете.
— Чего плачешь? — поинтересовался, входя Димка.
Я вспыхнула — туалет все же женский. Открыла рот, чтобы сказать,
что все хорошо, и захлебнулась всхлипом. Димка рядом сел.
— Танька жирафом обозвала? Хочешь, я ей язык оторву?
Я отказалась. Димка не понимает. У него девушка есть. А Таня…
она специально при всех.
— Дурочка, — вдруг сказал Димка странно хриплым голосом. — Ты же
красивая…Самая красивая на этой долбанной планете…
Коснулся моей мокрой щеки кончиками пальцев и ушёл. Вечером
провожали меня домой, оба. До подъезда, и чтобы в окно рукой
помахала. Я же Дюймовочка, пусть теперь во мне метр семьдесят — все
равно… Я шагала между ними. Мы молчали. Я думала — знаю их пять лет
уже. Почти всю сознательную жизнь, чего уж там. Всегда знала —
защитят. И нравились мне оба. Отчего теперь Димке в глаза заглянуть
хочется? Что я там разглядеть пытаюсь? Один немудреный комплимент
меня с толку сбил?
